Бесстыдница - Генри Саттон

Карлотта знала, что может повлиять на Мередита, и очень страдала. Ее раздирали противоречия. Она прекрасно понимала, что ребенок ни в коем случае не должен пострадать. В противном случае тяжело будет не только Мерри, но и самой Карлотте, и Мередиту. И наоборот, если все получится так, как о том мечтала Карлотта, то Мерри станет их дочерью и поможет вытравить из памяти трагедию, случившуюся во время войны.

Мередит приехал в Нью-Йорк в двухнедельный отпуск. Он позвонил ей, и они поужинали вместе. Ужин был потрясающий: вино двух марок, огромные сочные бифштексы и клубника прямо из теплицы — каждая Ягодина величиной с лимон. Стол был такой изысканный и роскошный, что Карлотта совершенно невинно и простодушно обмолвилась, что не понимает, как это Мередиту удается заказывать подобные блюда на жалованье сержанта. Тогда Мередит объяснил, что он не простой сержант, но киноактер, работающий по контракту. При этом он получал еще и половину сержантского жалованья. Впрочем, по тем временам и такие деньги казались огромными. Собственное положение казалось Мередиту постыдным и дурацким. Сама студия направила его на комиссию, где вели запись добровольцев. Была достигнута договоренность о том, что он будет проходить службу в тыловых войсках, причем роль Мередита заключалась в том, чтобы разъезжать по стране и продавать облигации военного займа.

— Ой, как здорово, — восхитилась Карлотта.

— Это чертовски унизительно, — вспыхнул Мередит. — Просто насмешка над воинской службой. Я все хочу набраться смелости и завербоваться в рейнджеры или в морскую пехоту. На студии, конечно, на стенку полезут, но я хотя бы займусь чем-нибудь полезным.

— О, но ведь то, что вы сейчас делаете, и так очень полезно. В морскую пехоту может пойти любой, а вот облигации купят далеко не у каждого.

— В таком случае я хотел бы стать этим «любым». Я не шучу. Кинозвезде и в мирное время несладко приходится. Но тогда и фильмы другие. И ты по-настоящему работаешь. Встаешь спозаранку, мчишься на студию, целый день вкалываешь и выматываешься без остатка. Это работа! А что теперь? Я кинозвезда без фильмов. Словно король в изгнании или экс-чемпион мира по боксу — и звучно, и нелепо.

За кофе с коньяком Мередит признался, что только подумывает о том, чтобы завербоваться, но что решимости у него наверняка не хватит. После чего вдруг рассказал Карлотте о том, как закончился тот вечер, когда они познакомились у Клинта и Тиш. Он рассказал о том, как отклонил предложение Джослин, и о том, как она все-таки дождалась его в вестибюле.

— Да, такое случается с кинозвездами, — согласилась Карлотта. — Но то же самое случается и с банкирами, и с дантистами, и даже с учителями.

Но потом Мередит рассказал ей о том, как поссорился с Элейн, и о том, как в отместку сводил Джослин в ресторан, а газетчики незамедлительно растрезвонили об этом на всю страну. И вот тогда Мередит признался, что, прежде чем набрать номер Джослин, он пытался позвонить ей, Карлотте.

— Я позвонил вам… Я жил тогда в своей гримерной, и мне было страшно одиноко. Мне просто хотелось, чтобы рядом был кто-то, с кем можно поговорить.

— Только поговорить?

— Да! Честное слово!

— Звучит для меня не слишком лестно.

— Напрасно. Тогда я еще надеялся, что случившееся можно как-то исправить. Поэтому планы в отношении вас у меня были самые невинные: провести вместе вечер, поговорить, излить душу — и все! Но мне сказали, что вы уехали, и тогда я вдруг решил: а пропади оно все пропадом! И позвонил ей. Вот тогда-то каша и заварилась. Как я, впрочем, и предвидел. Сам, должно быть, того хотел.

— Понимаю, — тихо произнесла Карлотта.

— И… Вот поэтому я и позвонил вам сегодня. Чтобы побыть вместе с вами. Понаслаждаться вашим обществом. Расслабиться.

— Просто чтобы посидеть со мной вместе и отвести душу?

— Да, — сказал Мередит. — Если у нас может быть только так, то и прекрасно. Я хочу сказать, что если у вас кто-то есть, то я вовсе не претендую на большее. Как и в том случае, если сейчас вы не захотите со мной встречаться.

— Почему сейчас?

— Ну, ведь война и все такое… Мало ли что случится? Я могу свалиться с платформы и вывихнуть ногу. Но мне кажется — вы поняли, что я имею в виду.

— Да, я поняла. Но… — Карлотта потупила взор и принялась вычерчивать кончиком пальца квадратики на скатерти. — Что, если у меня никого нет и я просто…

— Чудесно, — сказал Мередит и накрыл ладонью ее руку, прижав ее к скатерти.

— Все так просто, — улыбнулась Карлотта, обретя прежнюю уверенность. — Совсем как в кино.

— Очень забавно, — сказал Мередит, — но именно поэтому они и хотят, чтобы я помогал сбывать эти чертовы облигации. Люди почему-то больше доверяют тому, что видят в кино. Даже сейчас, во время войны. Собственно говоря, в войну происходит то же самое. Солдаты, побывавшие в бою, рассказывают, что там все, как в кино. Вот поэтому меня и используют вместо настоящего солдата — я кажусь многим даже более настоящим. Странно, да? Но в наши дни все перевернулось вверх тормашками. Вы видели лицо метрдотеля, когда мы только вошли сюда? Когда он увидел мои сержантские знаки отличия, у него физиономия вытянулась. Потом он перевел взгляд на мое лицо, узнал меня и тут же так просиял, словно перед ним уже генерал. Или хотя бы полковник.

Радостные, счастливые и оживленные, они посидели еще, выпили по рюмке коньяку, а потом поехали к Карлотте. Мередит осмотрел гостиную, после чего прилип к огромным книжным шкафам, которые стояли по обе стороны от камина, и принялся изучать корешки книг. Особенное впечатление произвела на него подборка альбомов по искусству. Карлотта на кухне готовила кофе и одновременно наблюдала за Мередитом. Ей нравилась его увлеченность, его живой интерес к обстановке гостиной, книгам, светильникам, развешанным по стене картинам. Она вдруг осознала, что наслаждается самим присутствием Мередита в своей гостиной. У нее сразу потеплело на душе, когда она увидела, как Мередит нагнулся, любуясь маленьким рисунком Дега — скромный рисунок был не только самым ценным произведением живописи в ее гостиной, но и был особенно дорог, поскольку Марк подарил его в первую годовщину их свадьбы.

— Изумительная комната, — сказал Мередит, заметив, что Карлотта следит за ним. — У вас безупречный вкус.

— Спасибо.

— А вы — изумительная женщина.

— Спасибо, — снова ответила она.

И тогда он поцеловал ее, и в тот же миг Карлотте вдруг перестало казаться, что все так просто. Наоборот, все вдруг стало крайне непросто, пугающе-волнующе, чудесно и непонятно, ведь она так долго ждала… Ее тело вмиг стало каким-то тяжелым, чужим и неуклюжим. Она даже встревожилась, что может показаться Мередиту совершенной неумехой. Неужели такие вещи могут забываться? Но Мередит продолжал сжимать ее в объятиях и нежно, бережно целовал. Потом он медленно и спокойно расстегнул пуговицы на ее спине.

Карлотта перешагнула через соскользнувшее на пол платье и, неловко ступая, пошла в спальню. Она казалась себе робкой и неповоротливой и испытывала такое смущение, словно никогда не была замужем, не рожала ребенка и не предавалась любви. Она сбросила туфли и сняла чулки, сгорая от стыда, что у нее это выходит некрасиво и уж тем более не с такой непосредственностью, как у девушки на рисунке Мане. Или Моне? Словом, на том самом рисунке. Потом она сняла рубашку, лифчик и трусики, оставшись только в сережках с сапфирами и бриллиантами. Мередит, должно быть, почувствовал ее состояние, поскольку держал себя с ней с такой трогательной нежностью, как будто перед ним была непорочная девушка. Он целовал, гладил и ласкал ее без всякой поспешности, так, словно они знали друг друга всю жизнь, а вовсе не сгорали от желания познать друг друга как можно скорее. При этом Мередит безусловно сгорал от желания. Карлотта видела это всякий раз, когда открывала глаза и любовалась его телом. Когда же он наконец вошел в нее, Карлотте вдруг показалось, что все происходит как в самый первый раз, что она снова девственница. Она не знала, почему ей так показалось — то ли оттого, что она так давно не знала мужчину, то ли оттого, что Мередит был такой большой там. Не «такой большой» — тут же поправилась она, а чудесно большой, восхитительно большой, потому что очень скоро к ней вернулась прежняя легкость и она вспомнила, как это бывает прекрасно. Боже, какое это потрясающее ощущение! Карлотта наслаждалась каждым мигом этого сумасшедшего счастья, бессвязно лопоча, как ребенок: