Осенние каникулы - Василий Поветкин

Нет бы, как нормальная девка, швеёй, или медсестричкой стать, а она, видите ли, режиссёр!

Как нормальная «девка». Вот, впрочем, и есть вся моя бабушка. Единственная (у мамы совсем рано родители умерли, бабушкин муж в 86-ом погиб), любимая и любящая бабушка — но вот, какая она.

— А ты сам куда пойдёшь, где учиться будешь?

— На строителя, бабушка, как нормальный мужик.

— Во, вот это хорошо, там хоть полезному чему-то для жизни научат!

Серёжка доел изумительные, к слову, оладья.

— Спасибо большое бабушка, очень вкусно! — я встал из-за стола и добавил: — пойду, на озеро прогуляюсь.

— Ой, гляди Серёжка, в воду не иди. И не шёл бы ты з Анькой…

— Ну, уж как получится. До встречи, бабушка.

Бабушка, махая головой, грустно посмотрела на меня, перекрестила и отправила в путь.

Вчера мы с Аней успели в сообщениях договориться о встречи. Аня отправила мне фотографию, на которой она пьёт чай. Удивительное дело! Фотографию я тут же сохранил. Какая она красивая!

С собой я взял гитару, по ней я сильно соскучился. Есть у меня ощущение, что прошло уже пару месяцев с начала каникул.

Что ещё нужно сказать — ни от Влада, ни от Саши я не получил никаких сообщений. Да и сам им не писал.

Опять мы идём с Аней, но вспоминаем совершенно другие истории. Мы говорили о зиме, о прятках, о детском садике, говорили о снежках, о санках, о льде, о холоде, о морозе, мы вспоминали самые старые и забытые картинки, которые, наверное, не вспомнили бы при любых других условиях.

Потихоньку мы подошли к Озеру, которое с самых первых времён никак, кроме Озера, никто не называл.

Описание этого озера я приводил в рассказе «Тихая вода», поэтому, вставлю его в своё повествование. Рассказ этот я написал летом, когда оказался совершенно на другом озере — городском и некрасивом. Написанное я сразу отправил Н.А. — после этого рассказа, стоит думать, он и захотел сделать из меня писателя. Видимо, ему понравилось. Вот, пожалуйста:

В детстве я жил в маленьком городе, а в маленьком городе было большое озеро. С ним связаны мои первые воспоминания и, наверное, первые глубокие мысли, в которых я часто тонул.

Каждый раз, когда я слышу слово «озеро» — я вижу перед собой только то самое озеро: голубое, огромное и страшно тихое.

Мама, папа и бабушка иногда водили меня туда — озеро было рядом. Хотя разве что-то бывает далеко, если тебе пять лет?

Сейчас эта картина заставляет меня улыбаться. Перед озером было зелёное поле, которое плавно спускалось с небольшого холма прямо в воду. Когда же я выбегал на это поле, то уж очень сильно, стоит думать, походили на скот — барашка или козлика. Мама с папой были пастухами, бабушка— злющей собакой. Визжа, крича, валяясь в траве, навсегда пачкая одежду, я старался добраться до озера скорее других — едва ли это возможно. Огромные люди (а их я помню только с ракурса снизу-вверх) не давали мне подойти к берегу без их разрешения. Тогда я понял, что вода — опасна.

Измазанный, уставший и счастливый, я садился в тенёк под кроной гнилой яблони, которая каким-то чудом давала плоды. Ужасно кислые.

И тут я вгляделся в озеро. Оно было больше моего крохотного сознания, важнее всех моих прожитых лет и каким-то печальным. Печальным и одиноким.

Я никогда не любил рыбалку, но, так вышло, часто на неё ходил. Обычно я брал с собой книгу, а мои друзья— удочки. Они вылавливали всякую мелочь — уклею, плотву, карасей. И мне стало совершенно непонятно, почему в таком большом озере живёт такая маленькая рыба. Разве не должна она быть огромной? А должна ли она там вообще быть? На мой взгляд, озеро — что-то завершённое, идеальное, самодостаточное. Почему в нём вообще что-то есть, кроме воды.

Конечно, и я когда-то ловил рыбу, не потому, что мне это нравилось, но потому, что я был младшим и хотел повторить любое действие старших.

Выдернув свою первую рыбу (уклею) из озера, я почувствовал себя совершенно дурно. Конечно, за меня порадовались, ведь я впервые добыл что-то сам. Но крючок впился этой малютке чуть ли не в мозг, опарыш на крючке потерял все внутренности и просвечивался, у рыбы шла кровь. Она уставилась на меня тупыми глазами, пыталась вдохнуть, но воздух ей был не нужен. Тогда я понял, что она умерла.

Тогда я понял, что вода — жестока. Но жестока оправданно, вынужденно, в отличие от людей, которые жестоки от скуки. Зачем я вообще взял удочку?

Всего я выловил и убил где-то двести рыбок.

Мне часто думалось, что было бы в этом мире, если кто-то устраивал бы такую рыбалку на людей. Вдруг огромный сом выкинет из озера большую порцию мороженного, я подойду к нему, попытаюсь откусить, мне в нёбо вонзится острый крюк, раскроит полчерепа, меня забросит в воду, я попытаюсь дышать, не смогу, умру очень медленно. Потом меня выпотрошат, но забудут высунуть печень, повесят сушиться на сомий балкон, во мне заведутся мухи, которые отложат яйца, из которых выйдут опарыши. Моё бедное тело выбросят на съеденье ракам, а на опарышей выловят моих братьев, и уж им-то и печень вырежут обязательно. Такие мысли давали на мой мозг в восемь лет.

Помню, что праздник солнцестояние праздновали на озере. Рядом ставили огромное деревянное чучело и сжигали его. Нас впервые отпустили на этот праздник одних — мне не понравилось. Возможно, озеро рассердилось на шумных людей, но на утро гудел весь город: ночью утонуло два парня. Сначала один решил искупаться, его засосало подводным течением, второй решил его спасти — его засосало тоже. Тогда я узнал, что вода — коварна.

А иногда я приходил на озера от обиды, от грусти. Садился на дерево, смотрел на синие воды. Шумело что угодно: ветер, собаки, машины, птицы, я — только озеро не шумело.

Тогда я понял, что вода — тихая. Я мог рассказать ей что угодно. Если бы она захотела меня предать, выдать кому-то мои секреты, ведь всё-таки вода опасна, жестока и коварна — её бы никто не услышал. Никогда. Вода — тихая.

Мы с Аней подошли к этому самому озеро, зашли на берег, полюбившийся нам ещё в детстве. Уселись на синюю лодочку, привязанную смешно-огромной цепью к мостику, с которого ловят рыбу, но никогда не купаются.

Тут мы с Аней перестали разговаривать, мы смотрели на озеро, оно на нас тоже. Я