Зеркало смерти, или Венецианская мозаика - Марина Фьорато

Это был высокий человек в черном плаще с капюшоном и в черной маске, и от его облика веяло опасностью. Когда он заговорил, от его голоса даже печи замерзли.

— Я ищу мальчика из благородных. Коррадо Манина. Он здесь?

Только Джакомо, работавший ближе всех к двери, отвлекся от печи. Производство стекла обходится слишком дорого, заготовку легко погубить, а потому останавливаться нельзя даже ради такого важного человека. А тот и в самом деле оказался важным.

— Я посланник Большого совета. У меня предписание найти мальчика.

Джакомо встал между Коррадино и посланником и почесал в затылке.

— Ваша милость, — угодливо произнес он, — мальчики, которые у нас работают, — garzoni,[43]scimmia di vetro. У нас нет благородных.

Краем глаза Джакомо заметил опаловые пуговицы куртки Коррадино, сверкавшие в свете печи. Пуговицы могли выдать темному призраку своего молодого хозяина. Джакомо отвернулся от куртки, надеясь отвлечь на себя черные прорези маски.

Холодные глаза гостя уставились на него.

— Если вы его увидите, долг повелевает вам сообщить Совету. Понятно?

— Да, синьор.

— Это просто мальчик. Мы уже забрали его семью.

Они забрали мою семью?

Джакомо услышал, что мальчик задохнулся и вышел из тени. Он тотчас обернулся и сшиб Коррадино на землю, разбив ему губу. Коррадино заплакал.

— Франко, сколько раз тебе повторять! Иди принеси воды! Che stronzo![44]— Джакомо снова повернулся к черной фигуре: — Как я намучился с этими мальчишками! Хорошо бы Десятка прислала нам мальчиков из благородного сословия. У них больше мозгов, и они не такие упрямые.

Посланник перевел взгляд с Джакомо на мальчика на полу. Грязный, без рубашки, окровавленный. Настоящая стеклянная обезьянка. Посланник резко развернулся, так что взметнулся черный плащ, и вышел.

Джакомо поднял заплаканного мальчика и обнял его. Коррадино рыдал. Долгие годы Коррадино просыпался по ночам в доме учителя от собственного крика.

Во сне я чувствовал, как от мамы пахнет ванилью и кровью.

Джакомо не объяснил другим мастерам, откуда его новый подмастерье. И не рассказал Коррадино то, что услышал от человека, жившего по соседству с рыбачьим домиком, служившим пристанищем семье Манин. Дом — как предупреждение — оставили пустым. Тела не нашли, но беленые стены, словно на бойне, были заляпаны кровью от пола до потолка.

Конечно, в конце концов Коррадино нашли. На это понадобилось пять лет. К тому времени Джакомо, возглавивший стекловарню, мог обратиться к Совету с просьбой даровать жизнь своему подмастерью. В гигантском гроте зала Большого совета, под золотыми и красными фресками, Джакомо казался совсем маленьким. Стоя перед Десяткой, он просил за Коррадино, за пятнадцатилетнего мальчика, одаренного невероятным талантом. Он делал из стекла такие вещи, каких Джакомо не видел за всю свою жизнь.

Совет смилостивился и простил Коррадино. Семья Манин уже не представляла угрозы. Коррадино, как и прочие мастера, остался пленником на Мурано.

Откуда им, собравшимся в тот день, было знать, что они ошибаются в отношении судьбы Манинов? Разве бедный покойный Коррадо Манин мог предположить, что его семья поднимется на невероятную высоту, что один из его потомков займет трон дожа? Откуда им всем было знать, что Лодовико Манин станет последним дожем Венеции, что в этом же зале он подпишет смертный приговор Республике? Что в 1797 году он приложит руку к Кампоформийскому договору и город будет продан Австрии? Что подпись Манина окажется под подписью нового правителя Венеции — Наполеона Бонапарта?

Если бы Совет знал это, то ни за что бы не пощадил Коррадино Манина. Но они не знали и пощадили.

Но не из милосердия, а из-за зеркал, которые тот делал.

В субботу без четверти три Леонора пришла в кантину «До мори». Она посмотрела на здание кафе, на двери из бутылочного стекла и подумала: уж не стала ли она жертвой розыгрыша? Что, если офицер Бардолино посмеялся над ней вместе со своими коллегами? Леонора встряхнулась: она же не в начальной школе. Видно, на нее так подействовала ситуация на работе, что у нее появились первые признаки паранойи. Бардолино вроде бы не шутил: ему и в самом деле хотелось найти жильца для своей кузины. Что ж, она подождет.

На улице шел дождь, и в кафе было много народу. Леоноре удалось найти свободный столик в углу, под большим двойным зеркалом. Ей очень понравилась работа — зеленовато-золотистое старинное стекло в позолоченной барочной раме. И фаска отличная, хотя она подозревала, что зеркалу, должно быть, несколько сотен лет. Она заказала эспрессо и огляделась по сторонам. Посетители явно были венецианцами. Официант обратился к ней на диалекте венето, и она сама удивилась, когда ответила ему на том же наречии. Леонора снова оценила, что офицер Бардолино предложил ей встретиться здесь. Туристы об этом кафе не знали, а то набежала бы целая толпа. Потом ей пришло в голову, что ему хотелось сделать ей приятно.

Если он появится, конечно.

Но ей не следовало волноваться. В кафе он вошел ровно в три, с точностью, которую она отметила в их предыдущую встречу. Ее удивило, что он в джинсах и куртке: таким она увидела его впервые в церкви Санта-Мария-делла-Пьета. Глупо было думать, что он явится в форме. Он снова напомнил ей какую-то картину. Бардолино вошел, и сидевшие за столиком дамы тотчас обернулись на него. Он стряхнул капли дождя с черных кудрей, и Леоноре пришлось признать очевидное.

Он очень красив. Все это заметили.

Леонора насторожилась.

Бардолино поздоровался с ней и непринужденно подозвал официанта. Он снял куртку и повесил на стул. Он был элегантен, в нем чувствовалось умение удобно устраиваться. Точно кот, подумала Леонора. Она улыбнулась и стала ждать, что он скажет. Она вдруг почувствовала себя уверенно. Приступит ли он сразу к делу или начнет светский разговор?

— Почему вы пьете кофе?

Леонора рассмеялась. Нелепый вопрос удивил ее.

— Вы смеетесь надо мной? — спросил он со смесью обиды и веселья.

— Немного. Почему бы мне не пить кофе? Это что, неприлично?

— Нет, я просто думал, что вы… — он задумался над подходящим словом, — teetotal. Такое странное английское слово. Я всегда считал, оно означает человека, пьющего только чай.

Леонора улыбнулась.

— Нет-нет. Я пью. Много. Хотя нет, не много. Но я люблю вино.