Совсем того! - Жиль Легардинье

— Она всегда была такой, мадам Бовилье?

— Какой?

— Затворницей, молчуньей и…

Эндрю, не договорив, сделал неопределенный жест рукой.

— Когда был жив месье Франсуа, она была веселой, любила посмеяться. Он то и дело ее звал, не мог без нее обходиться. «Нали! Нали!» — только и слышалось отовсюду. Это уменьшительное от Натали. Они прожили вместе сорок лет, а вели себя как молодожены. На Новый год и Пасху приглашали меня к столу. А в последний год даже позвали мою матушку. Я ей новое платье купил ради такого случая. Хорошо было. После смерти Месье ни разу не было ничего подобного. Мадам все больше замыкалась в себе. Я уже не слышал, чтобы кто-то звал ее по имени. Манье посмотрел на небо и добавил:

— Вам не кажется, что надо бы пойти к воротам посмотреть насчет домофона, пока дождь не полил?

— Совершенно верно. Но у меня ноги болят. Я не привык так много ходить.

— А разве там, где вы раньше работали, поместье было маленькое?

— Очень маленькое. Там все было маленькое. Мужчины вышли из розария.

— Знаете, месье Блейк, я очень рад, что вы приехали сюда.

— У меня всего лишь испытательный срок.

— Она совершит большую глупость, если не оставит вас.

— Мило с вашей стороны.

— Если позволите, я выскажу одно замечание касательно Англии…

— Если не попросите вернуть вам Белую башню[5]из лондонского Тауэра, то пожалуйста…

— Во французском языке есть такая фишка, которой у вас нет: обращение на «ты». Очень полезная фишка. Если люди вам не очень-то близки, вы говорите им «вы», все очень вежливо. А тем, кто вам близок — членам семьи, друзьям, — вы можете говорить «ты». Это отличительный знак, показывающий вашу близость.

— Ну да, а после восемнадцати часов вы можете им говорить «добрый вечер»… Если позволите, я тоже выскажу одно соображение по поводу вашей страны.

— Я вас слушаю.

— Как получается, что при вашей демократии и почитании равенства — это ведь даже отражено в вашем девизе[6]— вы по-прежнему делите собеседников на две группы, тогда как мы, при нашей-то монархии с ее строгой иерархией, и к королю, и к ребенку обращаемся одинаково?

Манье надул губы:

— Хоть вы и очень умные, а такого девиза, как у нас, у вас нет.

Эндрю расхохотался.

— Один ноль в вашу пользу, гражданин Манье!

— Вообще-то я всего лишь хотел сказать, что мы могли бы перейти на «ты»…

— Why not[7], дорогой Филипп…

Эндрю принес из маленькой гостиной последний поднос с чашками и тарелками. Одиль готовила ужин, и он сложил посуду возле раковины.

— Если хотите, — тяжело дыша, сказал он, — я позже засуну все это в посудомойку. Сейчас у меня нет сил.

И, немного помолчав, добавил:

— Скажите, вы знаете пару, которая приходила сегодня в гости к Мадам? Мне они показались какими-то странными. Эта их манера понижать голос при моем приближении очень подозрительна. И смех у них фальшивый. У меня впечатление, что они говорили только о деньгах.

Одиль не ответила. Блейк продолжал:

— Мадам устраивает приемы все чаще и чаще. Теперь у нас гости едва ли не каждый день.

— А ваши старания только возбуждают в ней желание принимать. Идея огня в камине превосходна. А когда вы переставили журнальный столик и стулья, комната заиграла, будто ею занимался дизайнер…

— Филипп срезает столько сухих веток, жалко их выбрасывать, можно ведь время от времени разжигать огонь, особенно в холодное время года.

— «Филипп»… — заметила кухарка. — Быстро же вы нашли общий язык. Рыбак рыбака видит издалека.

— Но ведь я вам первой предложил называть друг друга по имени, мадам Одиль. Если бы вы согласились, мы бы тоже были как два рыбака.

Одиль подняла с пола миску, тщательно вылизанную Мефистофелем.

Блейк, вздохнув, тяжело опустился на стул.

— Ног под собой не чую…

Кухарка продолжала хлопотать возле плиты. Потом открыла один из навесных шкафов и встала на цыпочки, чтобы достать сотейник.

— Могу я высказать свое мнение? — спросил Блейк.

— Почему же нет, говорите.

— Зачем вы кладете посуду, которую часто используете, на самые высокие полки, а огромные кастрюли — на нижние? Поменяйте их местами. Так вы сэкономите себе…

Одиль грохнула сотейник на столешницу и встала перед Блейком, опираясь рукой на стол, словно нажимая на ручку утюга. Она находилась так близко, что Блейк мог разглядеть выражение ее лица без очков.

— Послушайте-ка меня, месье дизайнер и распорядитель огня: вы еще и двух недель здесь не проработали, а уже имеете наглость учить меня, как ставить мои кастрюли у меня на кухне! Кем вы себя возомнили?

— Не сердитесь, просто я хотел дать совет, как уменьшить нагрузку на спину…

— Так вот, не беспокойтесь о моей спине, и все будет в порядке!

Блейк не настаивал. Одиль подала ему ужин — мясное рагу с разогретыми овощами. Когда она отвернулась, Эндрю обратился к Мефистофелю:

— Ты-то поласковее будешь. Хочешь, поглажу? Кот повернул к нему голову.

— Иди, мой хороший, я тебе еще немного мясца дам… Кот поднялся, слегка потянулся и своей великолепной кошачьей походкой приблизился к Эндрю. Тот поднял его и положил себе на колени. Одиль вся кипела.

— Э, да ты не потолстел ли немножко? — шепотом спросил Блейк. — Тебе надо заняться гимнастикой. Еда у тебя очень уж вкусная, это сущая правда…

Одиль взорвалась. Кот мигом спрыгнул с колен и убежал.

— Когда едят, животных не тискают — это раз! — бушевала Одиль. — Ничего он не растолстел, у него просто мех густой — это два…

— Растолстел, растолстел, точно вам говорю, я почувствовал…

— И три… — Крик Одиль перешел в вопль: — Если моя еда вам не нравится, можете готовить себе сами!

Схватив тарелку Блейка, она выбросила ее содержимое в мусорное ведро.

— Зачем вы это сделали? — попытался возразить Блейк. — Я же не сказал, что это невкусно, я ведь даже не попробовал. Я как раз и говорю, что вы должны давать свободу своей фантазии, готовить так, как подсказывает вам ваше чутье, как вы готовите для Мефистофеля. И потом, мне казалось, что у котов не мех, а шерсть…