Санаторий - Алексей Анатольевич Притуляк

ну вот, — радостно кивнул Ездра. — Вот ты и расскажи нам всю, так сказать, Чиполлинову подноготную. Чего он хочет нам сказать про Самсунг? Или, это, про Самсона? Какие такие травмирующие воспоминания кишат в его больной головушке? А мы послушаем.

— Я не знаю, — покачала головой психолог. — Вы забываете, что мы — сон. Во сне прошлое забывается очень быстро. Или искажается, и ты начинаешь помнить то, чего никогда не было. Я не могу гарантировать, что общалась с Чиполлино. Но в любом случае, он не коммуникабелен и не контактен, вы же видите.

— Но как же так? — прошептал Иона. — Ведь вы сказали…

Она прожгла его таким взглядом, что он невольно замолчал.

— Что? — насторожилась Кундри. — Что не так, Иона?

— Ничего, — мотнул головой тот, после минуты раздумья. — Меня что-то клинит…

Кундри не сводила с него долгого изучающего взгляда.

— Что не так? — повторила она свой вопрос тоном, не оставляющим никакой надежды на то, что Иона сможет увильнуть от ответа.

Нет, думал между тем Иона, нет. Нельзя ей говорить. Да, эта роза Шарона сказала, что появилась в санатории перед нашим прыжком. А теперь говорит, что общалась с Чиполлино. Неувязочка. Но Кундри этого говорить нельзя.

Он не мог бы объяснить себе причину такого решения. Это было на уровне ощущения. Нет, он ни минуты не верил этой странной женщине, якобы психологу, но и Кундри — она… что-то с ней было не так.

19

Порядок следования теперь поменяли. Впереди по-прежнему шла Кундри. За ней Ездра. Потом Чиполлино. За ним психологиня. Иона завершал колонну.

О Тухлой пади ходили самые жуткие слухи. Но только теперь Иона задумался: а откуда они брались? Ведь никто из отдыхающих никогда в пади не бывал и быть не мог. Наверное, все эти байки-страшилки сочинялись персоналом, чтобы поменьше было среди контингента желающих сделать ноги.

Холодало, и мокрый снег постепенно опять перешёл в колючую твёрдую перловку, которая шуршала по фуфайке и терзала лицо — от её бесчисленных уколов непрерывно хотелось чесаться. Откуда-то, вслед за медленным ветром, наползал туман. Зловоние усиливалось.

Иона наблюдал маячившую впереди спину психолога в голубой болоньевой куртке и…

Стоп! — подумал он. — А разве ещё час назад эта куртка была не коричневой?

Он напряг память, пытаясь вернуться назад, к тому моменту, когда впервые увидел эту розу Шарона, но память рвалась и расползалась, как мокрая промокашка, как ветошь наподобие той, что покрывала приклад снайперки, небрежно заброшенной сейчас Кундри на плечо. Память рвалась в лоскуты, сложить которые обратно в правильную картину никак не получалось. Вместо этого вдруг медленной рыбой в омуте сознания проплыли тусклые строки:

…

И там, где выцветший полустанок

в фонарном мареве двух перронов,

всё оборвётся — под скрип вагонов,

и лязг затвора, и скрежет нервов.

В момент меж истинно и неверно,

я стану тенью в прицеле взгляда,

и, не додумав своё «не надо!», —

паду, усну на изломе бега…

И будет сон мой белее снега.

И в этом сне мне отмерят вечность —

непреходящую бесконечность

в одно исполненное желание,

в одно не сделанное признание,

в одну пятнадцатую касания,

в одну двадцатую расставания…

Ему вдруг стало по-настоящему страшно. И тошно. Он и сам не мог бы конкретизировать и объяснить свой страх. Может быть, пугала явно ощутимая нереальность происходящего. А быть может, страшило то, что всё происходящее действительно способно оказаться реальностью?

Иона прибавил шагу, поравнялся с женщиной.

— Послушайте, — вполголоса сказал он, поближе к её уху. — Послушайте, если правда всё, что вы говорили… Скажите, кто мы на самом деле? Я имею в виду, существуем мы в реальной жизни или нет?

— Да, конечно, те, кто не фантомы, они вполне реальны, — тоже вполголоса отозвалась психолог, с трудом переводя дыхание, морщась и судорожно сглатывая, словно из последних сил сдерживая рвоту.

— Но почему именно мы? Я имею ввиду, почему именно нас он видит во сне? Значит, мы с ним были знакомы в реальной жизни?

— Трудно сказать. Скорей всего, да. Вполне возможно, что в реальности вы его брат, коллега… ученик. Кундри может быть фантомом, образом его строгой матери из детства, например. Ездра… Ну, он тоже кто-нибудь из знакомых.

— Ничего не понимаю. Но где тогда наши… ну, как это сформулировать…

— Где ваши тела? — подсказала она. — Не знаю. Быть может, кто-то из вас сейчас лежит в коме, кто-то просто спит, кто-то при смерти… Я не знаю. Думаю, главное, чтобы ваше сознание было как-нибудь отключено. По большому счёту явление сна ещё совершенно не изучено, поэтому я не могу утверждать определённо. Я читала, что бывали случаи… в общем, даже находясь в сознании, человек может быть вовлечён в чужое сновидение.

— Чёрт… Если там я лежу при смерти, то… лучше бы мне и не возвращаться, пожалуй… Нет, я не могу поверить.

— Понимаю. Понимаю, поверить в это трудно. Но вы попробуйте вспомнить.

— Что?

— Себя. Ну, детство своё, например. Или то, что было с вами до санатория. Как вы попали сюда. Вообще, себя, как личность.

— Я помню, но… но иногда…

— Иногда вы не можете отличить, какие ваши воспоминания относятся к реальности, а какие — ко сну, да? Или к непонятным психическим сбоям.

— Ну да, примерно.

Она понимающе кивнула:

— В том-то и дело.

— Нет, я не верю вам! — с неожиданной злостью выпалил Иона и тут же бросил взгляд на идущих впереди. Но никто, кажется, не услышал, а Чиполлино если и услышал, то всё равно ничего не понял. — Нет, не верю, — приглушая голос, продолжал Иона. — При нашей встрече Сам намекал, что мы все тут на психотропах. Если это правда, то перебои в памяти вполне понятны, ведь так? И запутать нас проще простого, и лапши на уши навешать? А что там в ваших ампулах, знаете? Конечно, знаете: там те же самые нейролептики. Только не очень ловко всё это придумано, совсем уж на идиотов рассчитано, это вам Кундри правильно заметила. Что-то здесь Сам не додумал. Но что за эксперимент вы над нами проводили? И зачем?

— Не говорите ерунды,