Бэзил Хоу. Наши перспективы - Гилберт Кийт Честертон

– О чем вы говорили все это время? – спросила Маргарет. – Быть может, мистер Амьен читал вам свою новую трагедию в двенадцати актах?

– Не совсем так, – ответил Люсьен с обычным учтивым и несколько высокомерным смехом, – вы даже не представляете, что я услышал. Он читал мне лекцию о копьях и отважных влюбленных, о средневековых рыцарях и бог знает о чем еще… Поверьте, я едва это вынес.

Кэтрин бросила взгляд на Валентина, который стоял, уставившись в пол, и робко, хотя и не без некоторого самодовольства, улыбался.

– Может быть, мистер Амьен и нам что-нибудь расскажет, – очень мягко проговорила она, и Валентин тут же залился румянцем, словно девица.

– Чем бы вы занялись, если бы жили в конце тринадцатого века, мистер Амьен? – спросила Гертруда, и в ее кошачьих глазах снова вспыхнул озорной огонек.

– Я бы помолилась о том, чтобы оказаться в каком-нибудь другом веке, – улыбаясь, сказала Маргарет. – Разве, по-вашему, это были не ужасные времена, мистер Амьен?

– Видите ли, – ответил Валентин с вялым и безразличным выражением, с каким он неизменно и непроизвольно начинал все свои речи, вдохновляясь лишь по мере их произнесения, – я думаю, в этих временах было много славного – не знаю, как объяснить это попонятнее. Тогда еще люди не были измучены логикой, а мыслили образами; причудливые игрища и фантазии придворной жизни превращались в рассказы о Робине Добром Малом[18], а духовные терзания, которые мы сегодня описываем столь длинными словами, были заветной мечтой каждого рыцаря, подобно пылающей крови Священного Грааля. Я не говорю, что тогда не было дурных людей, но мир состоял из добрых и злых, а не из пессимистов и оптимистов или альтруистов и индивидуалистов, как в наше болтливое и пустое время. Каждый рыцарь, злой или добрый, знал, что существует кодекс поведения, которому надлежит следовать, и выполнял свой долг, а не считал первейшей обязанностью выдумать собственный кодекс и жить в свое удовольствие.

При этих словах глаза Кэтрин засветились пониманием, но вдруг с неожиданной энергией в беседу вторглась Гертруда.

– Что мне нравится в Средних веках, так это блестящее решение семейного вопроса. Видите ли, примерно раз в месяц они устраивали грандиозные турниры, в которых участвовали все мужчины семьи, а если вы были дамой, то смотрели на них с возвышения, из специального деревянного короба. Все эти родственники сражались друг с другом, и кого-нибудь обязательно убивали. Преимущества налицо! Ведь таким образом они раз в месяц аккуратно подстригали свои генеалогические деревья, предотвращая то опасное увеличение числа родственников, которое я считаю подлинной причиной пессимизма, разъедающего наш незаслуженно презираемый девятнадцатый век. – Гертруда вновь откинула рыжую голову на спинку кресла и безмятежно уставилась в потолок. Кэтрин нахмурилась.

– Разумеется, – ответил Валентин в некотором замешательстве, – рыцарский век с его страстью к турнирам и кровопролитию есть за что высмеивать, и все же, – тут в его глазах блеснул огонь, выдающий заветную мысль, – у этих одетых в латы дикарей было чему поучиться вашим драгоценным цивилизациям, и древним и современным!

– О, не говорите так, – небрежно бросила Гертруда, – они вовсе не мои.

– Я хочу сказать, – очень серьезно продолжал Валентин, – что цивилизации, и прошлые и нынешние, требуют за свои блага немалую плату. Ведь если уж говорить о поединках (а едва ли кто-либо менее склонен к кровопролитию, чем я), вся эта варварская аристократия, рыцари и дворяне, по крайней мере, все делали сами. Им хватало решимости самим распоряжаться своей жизнью, они готовы были, будь это даже принцы или пэры, свернуть себе шею ради высокой цели. Они не заставляли несчастных рабов калечить друг друга на арене цирка, пока сами сидели завитые и надушенные, словно дамы. Они не выстраивались гогочущей толпой вокруг пары здоровенных негров-боксеров, чтобы делать ставки на удары, которые они ни за что в жизни не решились бы нанести сами. Мы, конечно, переросли этих древних высокородных безумцев, которые с именем возлюбленной на устах бросались друг другу на копья. Мы посмеиваемся над ними, а сами отправляемся смотреть боксерские поединки…

– Разве что изредка, – сказала Гертруда, состроив насмешливую мину. – Уж и не помню, когда я в последний раз ходила на бокс.

– Гертруда! – одернула ее Кэтрин, и ее возглас эхом прокатился по комнате. Затем она мягко добавила: – Я думаю, мистер Амьен верно говорит о древних временах.

Гертруда бросила на сестру странный взгляд, нежный и одновременно насмешливый. Валентин никак не мог разгадать эту переменчивую девушку.

Едва ли когда-нибудь прежде Кэтрин выказывала хоть малейшее почтение к Средневековью. Более того, она разделяла все мрачные предрассудки об эпохе суеверий и убийствах королей в Тауэре, со школьной скамьи распространяемые в среде британских обывателей, к числу которых, несомненно, принадлежала семья Кэтрин, как и большинство благородных, богатых и благовоспитанных семейств. Неудивительно, что от ее замечания, чем бы оно ни было вызвано, глаза Гертруды так странно сверкнули.

– О, я вовсе не сомневаюсь, что мистер Амьен знает все на свете про древность, – сказала она, тряхнув головой и засмеявшись. – Но позвольте мне узнать немного о новых временах. В них, быть может, меньше романтики, джентльмены сегодня не облачаются в доспехи, а дам не чествуют регулярными человеческими жертвоприношениями, но современные молодые люди также не лишены некоторых достоинств. Они спокойнее, чаще моются, сильнее в географии и арифметике и в целом менее напыщенны и более надежны. Боюсь, я дитя вырождающегося века: мне по душе пароходы, двухколесные кэбы и джентльмены в белых лайковых перчатках. Я бы ни на что их не променяла.

– Но не лучше ли полюбить, довериться, выйти замуж за человека, который готов за тебя сразить-с я? – сказала Кэтрин, вскинув голову и чуть заметно покраснев.

– О да, – ответила Гертруда, резко рассмеявшись. – Поверь, я никогда не рассматривала джентльменов в лайковых перчатках с этой точки зрения. Когда я соберусь замуж, обещаю, на дворе будет тринадцатый век.

Если бы не вмешательство Кэтрин, Валентин, пожалуй, был бы задет. Он не слишком много мнил о себе, зато крайне серьезно относился к своим убеждениям, а потому насмешливые нотки в голосе Гертруды его ранили. Но когда Кэтрин так мягко встала на его защиту, мысли Валентина вдруг приняли неожиданный оборот. Он уставился в пол, как делал всегда, собираясь с силами для очередной речи, и сказал:

– Я ничуть не сомневаюсь, что во всяком вопросе есть две стороны (на самом-то деле он не думал ничего подобного), но сейчас я говорю вот о чем. Классические цивилизации древности, которые превозносят и которым подражают до сего дня, сколько бы мы ни нахваливали их чувство прекрасного, поклонялись прежде всего силе: силе мускулов, интеллекта, чисел, богатства, красноречия. Человека ценили настолько, насколько он был влиятелен. Индивидуализм существовал для именитых и состоятельных, никто и помыслить не мог о том, чтобы считать индивидуальностью нищего или безвестного человека. Сильный правитель и племя, герой и толпа – вот из чего складывались древние цивилизации. В истории Средних веков, непростой и небезупречной, все же родилось нечто принципиально новое, прежде неведомое – почтение к слабому. Нет необходимости говорить вам, с чем это было связано, – тут его губы немного дрогнули, – или напоминать вам, чей символ скорби, кротости и жертвы несли на своих плащах участники Крестовых походов. Сердца неотесанных дуболомов бились чаще при виде высочайшего воплощения слабости и красоты, образа матери с младенцем. Средоточием же всех этих представлений, центром их жизни было благоговение перед женщиной, слабым существом, которое твердолобые варвары вознесли на небывалый пьедестал, вместо того чтобы бичевать и порабощать. Средневековый идеал держался на почитании женской добродетели; не думаю, что таков идеал нынешний. При этом я готов допустить, что кое в чем мисс Грэй права, защищая современных молодых людей. Бога ради, я вовсе не считаю, что сегодня рыцарственность невозможна или что романтика сверкающих доспехов так уж важна, покуда есть мужи в Израиле, не преклонившие колен пред Ваалом. Где есть достойные и мудрые женщины, зрелые или юные, там всегда будут сердца, бьющиеся в такт сердцу сэра Галахада. И в наши дни в нашем стремительно несущемся неизвестно куда обществе молодой человек, преследуемый грехами и измученный сомнениями, по-прежнему способен лицезреть образ, который Господь являет ему от создания мира – образ, который лицезрел Адам, восстав ото сна.