Массажист - Дарья Плещеева

Соледад начала с русских песен, распелась, перешла к Булахову, к Глинке, к Чайковскому. Она целых пять дней была вне музыки и, соскучившись по собственному голосу, сейчас наслаждалась им, как гурмэ – редким вином. Отдых был необходим – пение опять доставляло ей удовольствие.

В перерыве они пошли пить чай со сплетнями.

– Нагулялась? – сердито спросила Маша. – Накувыркалась?

– По самое не могу!

– Ты видела, как Любимова пела? – Маша имела в виду новогодний концерт по телевизору.

– Нет, конечно.

– А что?

– У нас не было телевизора.

– Счастливая… А я вот все праздники – мордой в экран…

Больше о приключении с Н. не было сказано ни слова. Была более серьезная тема для разговора – уж если Соледад, спятив окончательно, поменяла прическу, то нужно выбрать из всех ее концертных платьев самое нейтральное, ибо образа-то больше нет, романтического образа то ли цыганки, то ли испанки, поющей почему-то по-русски страстно и томно. Возник другой – белокурой бестии, которая, валяя дурака, любуется своим страданием. И с этим что-то нужно было делать – публика придет, чтобы слушать и слезами обливаться, она за это деньги платит.

– Так я тебе сто раз говорила, что мне остохренел этот страдательный репертуар, – сказала Соледад. – Вон Игорь нашел «Нет, не люблю я вас» для женского голоса – то, что нужно!

– И как ты себе представляешь программу русского романса на сплошной оптимистической ноте? Ты думаешь, тебя с такой программой примут в Швейцарии? Они там рыдать придут, а не оптимизмом заряжаться. Когда все о, кей, чего ж не порыдать?

– Надо сделать наконец «Шпагу жениха»…

– Не надо. Хватит с тебя. Нашла перед кем унижаться! Черт-те что с дешевой гитарой! – заорала Маша. – Мало тебе того фестиваля, раздолбать его в качель?! Поехала! Приперлась?.. Ну и что?!.

– Надо!

– А я говорю – не надо! Не смей корчить из себя брошенную женщину! Это не твой стиль!

Соледад онемела.

Такое могла сказать только настоящая подруга. Маша как раз и была настоящей. И она продолжала яростно, чуть ли не подпрыгивая на табуретке:

– Это для победительницы романс! Его петь надо, когда все уже в порядке! Вот когда будет жених со шпагой – тогда и споешь! А так – собачий скулеж у запертой двери, поняла?!

Соледад вскочила, уверенная, что вот сейчас уйдет из этой квартиры раз и навсегда. Она была уверена, что Маша никогда не перепрыгнет того каменного забора между ними, который сама же и возвела из гипертрофированной деликатности. Но, возможно, Машино терпение наконец лопнуло. Да и у кого бы не лопнуло – именно Маша все эти полтора года держала круговую оборону, отсекая всех, кто мог напомнить Соледад про ее личную драму, и всячески отвлекая подругу от ненужных мыслей.

– Сядь! – приказала Маша. – Вот на кой тебе этот блоковский романс? Ты полагаешь, что он этот романс услышит – и в нем проснется совесть? И он пошлет ту сучку к черту? Черта с два! Вот ты мне скажи: где он может услышать этот романс? Он что, на концерты ходит? Да его на твой концерт дрыном не загонишь! Он что, твой диск купит? Ему что, музыка интересна? Ему интересен только он сам – когда вокруг такие же лузеры просят стареньких песенок! Вот ты мне скажи: когда он в последний раз новую песню написал?! Нет, ты не год – ты век назови, блин!

Все, что Маша выкрикнула, было горестной правдой. И она правильно сделала, сменив объект своих нападок, хотя и тут была опасность настоящей ссоры: получалось, что Соледад влюбилась в пустое место, а потом, когда это пустое место ее покинуло, полтора года по нему тосковала, до такой степени тосковала, что потащилась на дурацкий бардовский фестиваль: вдруг встреча что-то в нем всколыхнет?

Но Маша решила единым махом вытащить все занозы.

– Ты на фестиваль ездила – слышала, что он там поет? Ничего же нового не поет! Спорю на самую большую бутыль «Метахи» – ты даже не пошла его послушать, а тусовалась вокруг да около! Сядь! То, что ты делаешь, – это все равно что стрелять из пушки по комарам! Они даже не поймут, что ядро пролетело, они не так устроены, чтобы это понимать? А против комаров что нужно? Яд нужен антикомариный! Пшикалка! Вот яд они поймут!

Соледад смотрела на подругу, не узнавая. Маша преобразилась так изумительно, что стал понятен интерес молодых любовников: от злобного возбуждения она очень похорошела, даже вытянулась вверх, шея удлинилась, грудь подалась вперед.

– Ну и что ты предлагаешь? – спросила Соледад. – Дихлофосом его облить, что ли?! Дустом посыпать?!

Маша рассмеялась.

– При чем тут он? Он – пустое место с дешевой гитарой! Я про тебя говорю! Кончай ты носить в себе этот гнойный нарыв и лечить его французским парфюмом. Ты думаешь, что от этой беды можно избавиться красиво – выйти на сцену и спеть благородный романс? А хрена с два! Не поможет!

– А что поможет?

– Поможет то, что ты перестанешь давить в себе нормальную женщину и делать из себя святую невинность. Ты же хочешь его убить не морально, а физически, но тебе стыдно в этом признаться, – сказала Маша. – Ты хочешь его по-настоящему проучить, но стыдно и страшно. А ты не бойся! Иначе ты никогда от него не избавишься. И никакие новогодние любовники эту дырку не заткнут…

Соледад хотела возразить, но промолчала. Маша была права: страдания затянулись только потому, что она просто не знала, как ей проучить человека с дешевой гитарой, чтобы и чувствительно получилось, и красиво, и бескровно…

– Ну хватит, – произнесла она наконец. – Время идет, а мы еще не придумали, что наденем.

– Мне-то проще, я уже новое черное приготовила, Наташка его поправила – блестки убрала, спереди вышила черным стеклярусом, ничего так получилось. Вот с тобой что делать?

– Пошли ко мне, посмотрим…

Поскольку они жили в одном подъезде, Маша даже не стала переодеваться, только завернулась в огромную шаль и опять стала похожа на бочонок.

В спальне Соледад стоял шкаф, доставшийся чуть ли не от прабабки. В этом шкафу можно было при желании поставить диван и жить, не ощущая неудобства. Сейчас он был забит тряпками, дорогими и не очень. Соледад распахнула ту дверцу, за которой висели концертные платья, вытащила их в одной охапке и кинула на кровать.

– Там роскошь не нужна, там поражать некого, – сказала Маша. – Я бы взяла зеленое – вроде бы блондинкам в зеленом неплохо… Обидно, черт…

С этими словами она подергала не зеленое, а густо-вишневое платье, действительно очень эффектное при соответствующем макияже и темных волосах.

Соледад поняла, что подруга имеет в виду: платье шилось специально для новогоднего банкета у богатого дядьки, где ожидались новые и очень перспективные знакомства. От Соледад с Машей требовались три романса в ретростиле, а вознаграждение зашкаливало все разумные расценки. Маша, трогая платье, безмолвно сообщала Соледад: только абсолютная идиотка могла отказаться от такого банкета…