Ода политической глупости. От Трои до Вьетнама - Барбара Такман

Воцарившись в Риме, папы сыграли свою роль в Ренессансе, они стремились превзойти светских правителей в покровительстве искусству, полагая, что картины, скульптуры, музыкальные произведения и книги станут гордостью папского двора и наилучшим образом подтвердят папскую щедрость. Если Леонардо да Винчи украшал двор Лодовико Сфорца в Милане, а поэт Торквато Тассо — двор д’Эсте в Ферраре, то другие художники и писатели нашли свое место в Риме, где папы щедро их вознаграждали. Каким бы неудачным ни было их правление, святейшие отцы подарили миру бессмертные творения: расписанный Микеланджело потолок в Сикстинской капелле, станцы Рафаэля в Ватикане, фрески работы Пинтуриккьо в библиотеке Сиенского собора, настенные фрески Сикстинской капеллы, расписанные Боттичелли, Гирландайо, Перуджино, Синьорелли. Папы восстановили и украсили Рим, который за время авиньонской ссылки опустел, одряхлел и стал крайне неухоженным. Папы открыли сокровища античного Рима, восстановили церкви, замостили улицы, собрали несравненную Ватиканскую библиотеку — это особенно послужило престижу пап, но, по иронии судьбы, запустило спусковой механизм протестантского возмущения. Папы начали перестраивать собор Святого Петра, пригласив для этого архитекторов Браманте и Микеланджело.

Папы верили, что зримые красоты сделают папство великим, прославят самих пап, а церковь упрочит свою власть. Первый папа времен Ренессанса, Николай V, в 1455 году упомянул об этом на смертном одре. Призывая кардиналов продолжить обновление Рима, он сказал: «Чтобы создать твердую уверенность, нужно иметь то, что бросается в глаза. Вера, основанная только на доктрине, будет слабой и подверженной сомнениям. Если авторитет Святейшего престола проявит себя в величественных зданиях, весь мир воспримет его с уважением. Благородные здания, в которых вкус и красота сочетаются с внушительными пропорциями, достойны престола Святого Петра». Да… Церковь прошла долгий путь от рыбака Петра.

До избрания папой кардинала Франческо делла Ровере, бывшего генерала ордена францисканцев, который принял имя Сикст IV, папы раннего Ренессанса, пусть и без стремления к духовному преображению, выказывали уважение к своему сану. Сикст IV же начал свое правление, не скрывая жажды личной выгоды и приверженности политике силы. Делла Ровере получил известность как проповедник и ученый-теолог в университетах Болоньи и Павии, проявил он себя и на посту генерала францисканцев, где обрел репутацию способного и жесткого администратора. То, что папой избрали его — монаха, — должно быть, стало ответом на приверженность ко всему мирскому его предшественника Павла II, венецианского патриция и бывшего купца. На самом деле Сикст IV был обязан своим избранием тем, что умело манипулировал амбициозным, беспринципным и очень богатым кардиналом Родриго Борджиа, который вскоре и сам надел папскую тиару. Поддержка Борджиа сама по себе характеризует Сикста, а история признала эту связь, назвав их вместе с Иннокентием VIII, взошедшим на папский престол между этими двумя, «тремя злыми гениями».

Под облачением францисканского монаха Сикст IV скрывал твердый, властный, непреклонный характер. Этот исполненный сильных страстей человек родился в большой бедной и строгой семье. Он старался обогатить родственников — используя свои возможности, дал им высокие должности, выделил папские территории и подыскал выгодные партии. Сделавшись папой, он шокировал общественность, назначив кардиналами двух из одиннадцати своих племянников — Пьетро и Джироламо Риарио, тому и другому не было еще и тридцати. Они быстро обрели одиозную славу своим диким и расточительным поведением. Сикст IV успел одарить красной кардинальской шапкой троих других племянников и внучатого племянника, сделал еще одного епископом, женил четырех племянников и выдал замуж двух племянниц — пристроив всех в семьи, правившие Неаполем, Миланом и Урбино, а также в семейства Орсини и Фарнезе. Неклерикальным родственникам Сикст подыскал высокие должности, такие как префект Рима, кастелян замка Святого Ангела, он назначил их правителями Папской области с доступом к доходам. Сикст IV поднял непотизм на новый уровень.

В коллегию кардиналов он ввел собственных назначенцев, за его тринадцатилетнее правление их там насчитывалось не менее 34, хотя полагалось иметь 24 человека. После кончины папы оказалось, что в коллегии лишь пять кардиналов не были обязаны ему своим назначением. Сикст IV ввел в практику политический отбор и ради своих целей оказывал покровительство то одному, то другому аристократу, часто останавливая выбор на баронах или младших сыновьях из знатных семей, при этом не обращая внимания на их личные качества или подготовленность как духовного лица. Кафедру архиепископа Лиссабона он отдал восьмилетнему ребенку, а сан епископа Милана одиннадцатилетнему мальчику — и тот и другой были сыновьями герцогов. Кардинальская коллегия у него стала светской, и преемники Сикста IV последовали его примеру, словно это стало правилом. За двадцать лет правления Иннокентия VIII и Александра VI не менее пятидесяти высших церковных постов передали юношам, не достигшим канонического возраста посвящения в духовный сан.

Судя по разнузданному поведению любимого племянника папы Пьетро Риарио, обретенные семьей богатства и открывшиеся возможности вскружили молодому человеку голову, а за Пьетро потянулась толпа нуворишей из семейства делла Ровере. Отличительной чертой папского двора сделалась безудержная экстравагантность. В 1480 году на роскошном банкете излишества кардинала Риарио достигли пика: гостям подали зажаренного целиком медведя с жезлом в пасти, на стол явились олени — искусные повара натянули шкуру на приготовленные туши; жареные цапли и павлины поражали своим оперением. Поведение гостей не уступало оргиям древних римлян. Свидетельства об этом банкете шокировали еще и тем, что в это время турки высадились на каблуке итальянского «сапожка» и захватили Отранто, впрочем, удерживали они его недолго. Все считали, что продвижению турок, со времени падения Константинополя, содействовал Бог — в наказание за грехи церкви.

Распутству священников способствовали делла Ровере, но не с них это началось. Проблема назрела уже в 1460 году, когда в письме кардиналу Борджиа Пий II попрекнул того вечеринкой, которую Борджиа устроил в Сиене. «Не было недостатка в любовных соблазнах, мужьям, отцам, братьям и другим родственникам, сопровождавшим девиц, вход в сады был запрещен, чтобы никто не мог помешать тебе и еще нескольким лицам свободно предаваться удовольствиям». Пий II предупредил «Священную канцелярию» о бесчестье. «По этой причине принцы и другие правители презирают нас, а миряне смеются над нами… Презрение — удел наместника Христа, поскольку он, кажется, терпит все это». При Сиксте IV положение не изменилось, разница была лишь в том, что Пий II старался положить конец разложению нравов, а его последователи таких попыток даже и не делали.

Враждебность к Сиксту IV медленно нарастала, особенно в Германии, где алчность клириков вызвала неприязненное отношение к Риму, которое теперь подогревалось вымогательствами папской курии — административного органа папы. В 1479 году ассамблея Кобленца направила в Рим гравамину, то есть список претензий. В Богемии, центре гуситского бунта, появился сатирический манифест, сравнивавший Сикста IV с Сатаной, гордившимся «полным отречением от заповедей Христа». Привыкшая за пятнадцать веков к нападкам то с одной, то с другой стороны, церковь нарастила толстую кожу и из-за мелких укусов уже не волновалась.