Голем и джинн - Хелен Уэкер

И все-таки он продолжал держаться обособленно, не спешил стать частью тюремной иерархии, не заводил себе приятелей и не пытался подкупить или задобрить охранников. Остальные заключенные подозревали его в чистоплюйстве и неуместной брезгливости, но он хорошо понимал, что истинная сила находится у него в руках. Его решения были окончательными и неоспоримыми и всегда более справедливыми, чем вердикты любого суда. Его не любили за это, но зато оставляли в покое. Так ему удалось выжить и через пятнадцать долгих лет покинуть тюрьму полным горечи и злости, но физически невредимым.

В тридцать пять лет он вышел на свободу и скоро обнаружил, что, оставаясь за решеткой, находился куда в большей безопасности. Весь край был охвачен огнем войны. Поляки, не вынеся постоянных притеснений, поднялись против Пруссии на защиту своих земель и культуры и оказались втянутыми в битву, в которой у них не было шансов на победу. Орды прусских солдат захватывали деревню за деревней, растаптывали последние очаги сопротивления, грабили синагоги и католические соборы. Оставаться в стороне от всего этого было невозможно. Шальман встретился на дороге с отбившимся от своих прусским отрядом, и солдаты поколотили его просто для удовольствия. Не успели зажить его раны, как то же самое сделала банда польских ополченцев. Он пытался найти какую-нибудь работу в деревнях, но тюрьма наложила на его облик неизгладимый отпечаток, заострила черты, сделала взгляд расчетливым и хитрым, и никто не хотел нанимать его. Он таскал еду из амбаров и кормушек для лошадей, ночевал в полях и старался никому не попадаться на глаза.

Как-то ночью Шальман, голодный и истерзанный вечным страхом смерти, проснулся на краю грязного пустого поля и обнаружил, что горизонт налился пульсирующим оранжевым светом, который на его глазах разгорался все ярче. Еще полусонный, он поднялся на дрожащие ноги и, забыв о своих оставшихся на земле жалких пожитках, пошел в ту сторону. Глубокая борозда, прорезавшая середину поля, вела прямо к источнику этого странного света, и, спотыкаясь о комья земли, плохо соображая от голода, Шальман побрел по ней. Ночь была теплой и ветреной, и колосья тихонько шептались, словно обменивались своими маленькими секретами.

Оранжевое свечение поднималось все выше в небо. Постепенно Шальман начал различать перекликающиеся мужские голоса и испуганные женские крики. В ноздри ударил запах горящего дерева.

Поле осталось позади, и земля начала круто забирать вверх. Оранжевое зарево охватило уже полнеба. Запах гари стал резче, а крики громче. Склон был таким крутым, что Шальман упал на четвереньки и почти полз по нему, выбиваясь из последних сил и теряя остатки разума. Его глаза были крепко зажмурены, но он продолжал видеть оранжевое свечение, и оно словно гнало его вперед. Он полз, казалось, бесконечно долго, но вот земля начала выравниваться, и обессиленный Шальман понял, что достиг вершины. Он так устал, что не мог поднять головы, и тут же провалился в беспамятство, которое было крепче, чем сон.

Когда он очнулся, небо было голубым, ветерок ласковым, а его сознание непривычно ясным. Голод стал почти непереносимым, но он ощущал его словно со стороны: как будто кто-то другой хотел есть, а он сам наблюдал за ним. Он сел, огляделся и обнаружил, что находится посреди большой поляны. Нигде вокруг не было ничего похожего на холм, местность была совершенно ровной. Он понятия не имел, с какой стороны пришел сюда и как ему вернуться обратно.

Прямо перед ним возвышались руины сожженной синагоги.

Они стояли посреди большого черного круга выгоревшей травы. Огонь уничтожил стены до самого фундамента, и алтарь был открыт всем ветрам. Внутри почерневшие балки обозначали места, где раньше стояли ряды сидений.

Осторожно Шальман пересек круг обуглившейся земли, постоял в том месте, где когда-то была дверь, а потом шагнул внутрь. Впервые за семнадцать лет он переступал порог храма.

Внутри царила странная тишина. Даже шепот ветерка, пение птиц и жужжание насекомых, казалось, не проникают сюда. Нагнувшись, Шальман зачерпнул с пола горсть пепла и медленно пропустил его через пальцы. Он сразу же понял, что синагога не могла сгореть прошлой ночью: пепел был совершенно холодным. Неужели все это ему приснилось? Тогда что же привело его сюда?

Медленно он пошел вперед по проходу. Несколько обугленных почерневших балок преграждали ему путь, он попытался отодвинуть их, и они рассыпались под его руками.

Кафедра обгорела, но в основном сохранилась. Никаких следов ковчега или свитков не осталось, — видимо, они были уничтожены, или, возможно, их успели спасти. На полу валялись обгоревшие остатки книг. Шальман подобрал наполовину сгоревшую побуревшую страницу — это был кусок из кадиша.

За кафедрой располагалось небольшое помещение, вероятно служившее кабинетом раввину. Шальман зашел в него, переступив через остатки разрушенной стены. Пол был усыпан обгоревшими листами бумаги. Посредине стоял обгоревший деревянный стол с одним выдвижным ящиком. Шальман подергал его за ручку, и она вместе с замком осталась у него в руках. Тогда, запустив в образовавшееся отверстие пальцы, он выломал переднюю стенку ящика. Внутри лежали остатки какой-то книги.

Осторожно он вынул их и положил на стол. Кожаный переплет отвалился, поэтому, строго говоря, это была уже не книга, а стопка обгорелых листов. От обложки осталось только несколько кожаных фрагментов. Шальман собрал их и отложил в сторону.

По краям листы совсем почернели, и только посредине сохранились разборчивые куски. Бумага была толстой, будто ткань, шрифт тонким, а текст на идише — витиеватым и старомодным. С растущим изумлением Шальман бережно переворачивал хрупкие поврежденные страницы, и разрозненные слова постепенно складывались в связные фрагменты:

…верное средство против лихорадки — сия формула, открытая Галеном и дополненная…

…для пущей действенности надлежит повторить сорок один раз…

…восстановить здоровье после поста, соберите девять веток орехового дерева, каждая с девятью листьями…

…дабы голос твой был приятен чужому слуху, обратитесь к Ангелу…

…увеличить мужскую силу, смешай шесть этих трав и принимай каждую полночь, поминая при этом следующие имена Бога…

…дабы отвратить демонов, повтори этот псалом…

…для голема позволительны лишь во времена величайшей опасности, и со всем вниманием удостоверься, что…

…повторяй имя демона, каждый раз убирая по одной букве, пока имя не умалится до одной буквы, и так же умалится и сам демон…

…чтоб дурного не случилось, если женщина пройдет между двумя мужчинами…

…особенно благодетельно имя Бога из шестидесяти букв, но в месяц Адар оно не произносится…

Страница за страницей открывались перед ним секреты древних мистиков. От многих осталось всего по несколько разрозненных слов, но некоторые сохранились почти полностью. Это было знание, запретное для всех, кроме самых благочестивых и просвещенных. Когда-то наставники намекали Шальману, что в свое время все эти чудеса будут открыты и для него, но пока не позволяли заглянуть в них хотя бы одним глазком, уверяя, что он еще слишком молод. Тот, кто читает заклинание, или изгоняет демона, или произносит имя Бога, еще не достигнув полной чистоты сердца и помыслов, тот рискует оказаться в геенне огненной, говорили они.