Санкт-Петербург и русский двор, 1703–1761 - Пол Кинан

ПОЛИЦЕЙСКАЯ АДМИНИСТРАЦИЯ И СОЦИАЛЬНОЕ ДИСЦИПЛИНИРОВАНИЕ

Движущие мотивы петровских реформ вызывали немало дебатов, прежде всего по поводу потребности государства в более действенных способах получения средств на финансирование военных действий во время Северной войны217. Но каковы бы ни были эти мотивы, ясно, что для достижения своих целей Петр опирался на образцы уже существующих полицейских уставов (Polizeiordnungen) других европейских государств. Такие уставы начали вводить в Священной Римской империи германской нации в ответ на потрясения, вызванные событиями Реформации. Пример действенности этих указов, введенных на высшем имперском уровне, стал толчком к внедрению во второй половине XVI в. более детально разработанного законодательства на подвластных империи территориях218. Позднее, на протяжении XVII в., в таких государствах, как, например Швеция и Пруссия, тоже появились свои регламенты, в которых отразилось стремление укрепить центральную власть правителей над их владениями, а также наделить общество более рациональной и упорядоченной системой защиты от определенных злоупотреблений, направленных против собственности, личности или нравственности219. Для некоторых государств, особенно для Пруссии, этот процесс был крайне важен в связи с необходимостью оправиться после разрухи, принесенной Тридцатилетней войной, и уверенно претендовать на более заметное положение как в составе Священной Римской империи, так и в Европе в целом220. Другие страны в тот же период становления военно-фискального государства подталкивала к введению таких регламентов необходимость повысить внутренние поступления на покрытие растущих расходов и на военные нужды221.

Хотя российское общество раннего Нового времени не претерпело точно таких же перемен, но ситуация в России начиная с середины XVII в. изменялась под влиянием двух важных факторов. Первым из них оказался церковный раскол, который подорвал позиции церкви как главного средоточия нравственного и культурного авторитета в русском обществе. Вторым фактором было постепенное осознание высшими слоями русского общества необходимости взаимодействия с остальной Европой. Это осознание выразилось в расширении торговли с Западной Европой, в росте числа иностранцев, приезжавших в Московию, в появлении некоторых европейских элементов в культуре русской элиты. Оба этих фактора до некоторой степени способствовали утрате культурной идентичности, что можно связывать с общей атмосферой кризиса в 1670–1680-х гг. Кризис проявлялся в народных бунтах против системы налогообложения, в волнениях среди военной верхушки, в конфликте из-за престолонаследия после смерти царя Федора Алексеевича в 1682 г. и в провале Крымских походов 1687 и 1689 гг. Как полагает М. Раев, перед лицом этого кризиса оказалось, что Московское государство не располагает средствами, чтобы успешно справиться с этой ситуацией222.

В то же время кризис позднемосковской культурной идентичности, в особенности вызов главенству православной церкви, обострил связанную с ним проблему социального дисциплинирования. При этом следует проводить различие между социальным дисциплинированием и социальным контролем, хотя они, разумеется, взаимосвязаны и нередко дополняют друг друга. Социальное дисциплинирование определяют в литературе как осознанные попытки центральной власти изменить взгляды общества и его поведение. Социальный контроль, напротив, имеет отношение к закреплению традиционных правил и практик того или иного общества223. Реформация потрясла европейское общество. Ей сопутствовали перемены, которые усиливали это потрясение, являясь одновременно его следствием. Так, быстрое развитие книгопечатания, подъем гуманистического образования и вместе с тем вызов авторитету церкви в нравственной сфере изменили как отношения внутри общества, так и отношения между государством и обществом. Стремление внести ясность в эти отношения и урегулировать их как раз и можно усматривать в государственных мерах, подобных Polizeiordnunugen, а позднее в появлении камерализма. Этот ход рассуждений критиковали по нескольким причинам – например за акцент на регламентацию, а не на общественную реакцию на нее, – и действительно, на практике эти меры не были лишены недостатков. Однако столь же важно усматривать в этом законодательстве свидетельство готовности властей взяться за решение осознанных ими проблем в сфере экономики и морали224.

Что касается России, то церковь на протяжении раннего Нового времени была сильнейшим фактором, влиявшим на социальную дисциплину, но ее моральный авторитет был подорван расколом и внедрением, согласно Соборному Уложению 1649 г., светских наказаний за преступления, ранее находившиеся в юрисдикции церкви225. В царствование Петра I, а особенно после смерти патриарха Адриана в 1700 г. государство неуклонно сужало автономию церкви, и, в то время как она еще сохраняла огромное влияние на русское общество, церковная политика, похоже, все больше определялась интересами государства. Этот процесс окончательно оформился с учреждением Святейшего синода в 1721 г. и с выходом «Духовного регламента», в результате чего церковь оказалась в подчинении государству226. В самом деле, с точки зрения Петра и его ведущих советников, церковь должна была служить средством распространения власти царя и государства и в рамках «осознанного усилия» направлять русское общество, а в некоторых случаях изменять его взгляды и поведение227. При Петре особая роль «доброго порядка», воплощенного в полицейской администрации, была неотъемлемой частью программы реформ в целом. Тогдашняя практика других стран, например Швеции, давала ценные примеры того, как жизнь общества может регулироваться «добрым правлением», чтобы сделать усилия государства и общества более эффективными228. Ранние авторы-камералисты выдвинули иную модель – максимальное увеличение экономического потенциала государства путем эффективного управления, – но такая тенденция в России заметно обозначилась позднее, в реформах Екатерины II в 1770–1780 гг.229