Джон Леннон. 1980. Последние дни жизни - Кеннет Уомак

демо Maggie Mae – это такая расхожая песенка о проститутке с Лайм-стрит, которая ловко обчищает карманы моряков. Про «подлую, мерзкую грабительницу Мэгги Мэй» Леннон пел еще со школьными приятелями, когда в 1956-м основал в Ливерпуле скиффлгруппу The Quarrymen (а она потом разовьется в The Beatles). В 1970-м песенка украсит пластинку Let It Be (1970), а потом найдет место в мюзикле, сюжет которого развивался в ливерпульских доках.

Несколько записей Джон посвятил ритм-энд-блюзу, в том числе представив свою блюзовую версию I‘m A Man Бо Диддли и Corrine, Corrina Элмора Джеймса. Вдобавок к замечательному исполнению Too Much Monkey Business, старой классики Chess Records, он предлагает оригинальный акустический вариант Brown Eyed Handsome Man Чака Берри. В версии Джона мелодия то сливается, то отдаляется от битловской Get Back, прежде чем превратиться в зажигательную смесь песен в двойном ритме (ну точно как Джерри Ли Льюис в зените своего рокабилли).

К концу записей шутник Джон с бархатистыми интонациями ведущего ночного радиоэфира произносит: «Никуда не уходите, мы вернемся буквально через минуту». Однако до следующего творческого марафона Джона пройдет больше года. Интересно, что этот период отмечен всплеском появлений пары Джон&Йоко на публике, в числе прочего, и на приеме в честь инаугурации президента Джимми Картера в январе 1977 года, а спустя несколько недель на представлении Цирка братьев Ринглинг, Барнума и Бейли в Мэдисон-сквер-гарден, куда они заявились вместе с маленьким Шоном.

Позже, в том же 1977 году, перед тем как уехать из Токио, где пара навещала родителей Йоко, они устроили пресс-конференцию, на которой Джон сказал, что взял перерыв в создании музыки для того, чтобы растить Шона.

Родительское беспокойство Джона за младшего сына было, вне всякого сомнения, искренним. В 1979 году он признался Фреду Симану, что ему ужасно хочется быть рядом с Шоном, ведь он так много времени провел вдали от Джулиана, своего старшего сына, родившегося в браке с Синтией в апреле 1963 года. Когда появился Шон, Джон посвятил себя тому, чтобы стать не только хорошим, а исключительно доступным для ребенка отцом, но никак не тем «сосредоточенным только на себе» человеком, каким он был, когда «Джулиан нуждался в нем больше всего».

«Я не видел, как рос мой первый сын, а теперь это семнадцатилетний мужчина в телефонной трубке, беседующий со мной о мотоциклах, – говорил он. – Меня вообще не было в его детстве. Я гастролировал. Не знаю, как устроена эта игра, но за невнимание к детям приходится платить. И если я не уделю [Шону] внимание от нуля до пяти, тогда точно придется уделить ему это внимание с шестнадцати до двадцати, потому что это то, что ты ему должен. Это как закон Вселенной».

Даже в пору бездействия, которым были отмечены поздние семидесятые, у Джона каким-то образом получалось выкарабкиваться из своей апатии, чтобы превращаться в родителя, любящего младшего сына до безумия. Когда Фред оказался у Леннонов, его буквально поражал фанатизм Джона в том, что касалось Шона, – вплоть до его отцовской готовности сохранить все до единого детские рисунки, которые он помещал в рамки и развешивал по всей их просторной квартире (79).

Для Джона и Йоко Шон был, без преувеличения, чудо-ребенком – и ясно почему, учитывая возраст Йоко, когда он родился (42 года), а также выкидыши, омрачившие ранние годы семейной жизни. Как очень многие пары эпохи семидесятых, Ленноны регулярно посещали курсы естественных родов по Фернану Ламазу, чтобы быть наготове и чтобы все произошло дома, в Верхнем Вест-Сайде. Но в итоге это не помогло. В первую неделю октября 1975 года Йоко попала в больницу, где акушер распорядился, чтобы ей сделали кесарево сечение, учитывая ее трудности в прошлом.

И вот тут все стало очень плохо: кто-то перелил Йоко кровь не ее группы.

«Я был там, когда это случилось. Она начинает цепенеть, а потом ее затрясло от боли. Я бегу к медсестре и говорю: “Приведите врача!”

Держу Йоко крепко, когда этот “деятель” заходит в палату. Он вряд ли вообще замечает, что Йоко бьется в этих долбаных конвульсиях, идет прямо ко мне, улыбается, жмет руку и говорит: “Я всегда хотел познакомиться с вами, господин Леннон, мне всегда нравилась ваша музыка”. Я начинаю орать: “У меня жена умирает, а вы хотите о музыке поговорить!”».

Для Джона стало настоящим «чудом, что все обошлось». Впав в экстаз, он объявил прессе: «Я чувствую себя выше Эмпайр Стейт Билдинг!» Соседям в «Дакоте» Ленноны сообщили приятное известие с помощью плаката «У нас мальчик!», который повесили в одном из окон 72-й квартиры, выходящем во двор дома (80).

Незадолго до пятого дня рождения Шона Джон постоянно размышлял о всепоглощающей привязанности к малышу: «Я по-прежнему радуюсь, когда вижу Шона. Он появился не из моего чрева, но, Богом клянусь, я помог ему состояться, потому что я был рядом каждый раз, когда он ел, когда он спал, когда он плавал, как рыба». Потом Джон добавил: «Шон самая моя большая гордость» (81).

Понятно, Джон никогда не назвал бы Шона помехой. Но муза общалась с ним урывками, что продолжало сеять хаос в его творческой жизни. Правда, авторский ступор едва ли был для него чем-то новым. Еще в июне 1973 года Джон признался в творческом кризисе одному журналисту, когда они с Йоко были на первой Международной феминистской конференции в Гарвардском университете. «Я или пишу песни, или у меня ничего не выходит, – поделился он тогда. – Написание песен становится работой. И убивает музыку. Все равно как из школы уходишь и не хочешь книжку читать. Каждый раз, когда я берусь за гитару, – одна и та же история. У меня такое чувство, словно я дышу самую малость. Мне нужен кислород».

В осенние месяцы 1977 года Джон уже мог обойтись без кислорода – его творческий застой стал не таким беспросветным, когда Ленноны вернулись в Нью-Йорк после довольно долгого пребывания в Японии (82).

Он сочинил несколько новых фрагментов для песен, а главное – Free As A Bird[35], песню, которая скорее всего возникла по благополучному завершению многолетней иммиграционной эпопеи – долгожданная «зеленая карта» была обретена, и Леннон мог свободно путешествовать за пределы Соединенных Штатов, не опасаясь, что ему запретят въезд обратно.

Широко известный иммиграционный кризис дорого обошелся бывшему битлу и его семье, и эта затянувшаяся юридическая схватка, вне всякого сомнения, ударила по его робкой и такой непостоянной музе.

Впервые администрация президента (Ричарда Никсона) обратила свой пристальный параноидальный взгляд на Джона из-за