От снега до снега - Семён Михайлович Бытовой

наш лиман амурский! Одно только название лиман, а на самом-то деле настоящее море, только похуже Охотского. Там хоть, как известно, глубина, а тут — ходи да оглядывайся.

———

В сторону моря идет лесовоз под японским флагом — красный круг на белом полотне. На палубе суетятся матросы в зеленоватых робах. На капитанском мостике бьют склянки.

— Идут за морскими сигарами, — сказал старшина, — может, еще встретим, увидите, какие они.

Я не стал говорить, что в свое время был и в Мариинске, и на озере Кизи, одном из живописнейших на Нижнем Амуре, где собирают и сплачивают сигары — особой формы плоты, приспособленные для буксировки по морю.

Об озере Кизи здесь говорят, что у него буйный понрав, и оно действительно редко бывает тихим.

Едва по нему пройдется ветер, как на озере вскидываются волны и пошли биться о скалы.

Зато когда оно спокойно, в его зеркальной воде стоят опрокинутыми прибрежные сопки с густыми зелеными лесами.

Но в любую погоду гонят по Кизи лес в плотах, в кошелях, в начатых еще зимой сигарах, которые предстоит дополнить бревнами на Мариинском рейде и пустить дальше к берегам Камчатки, Сахалина и Японии, где дальневосточный лес ценится на вес золота.

Однажды, не дождавшись в Мариинске парохода, я попросился на буксир, который шел с двумя сигарами в порт Маго. Никаких, конечно, удобств на буксире не было — оказия есть оказия, — но какое это удовольствие сидеть на палубе в теплый июльский вечер и любоваться берегами Амура! Недавно только отпылал закат, небо уже поостыло, однако слабый багрянец держался на узком, стиснутом скалами горизонте. Выглянула из-за горных вершин небольшая, не успевшая округлиться луна, и целые вихри белых ночных бабочек закружились в воздухе.

Старшина буксира был из ульчского села Дуди, и фамилия его Вальдю.

— Не сородич ли вы писателя Алексея Вальдю? — спросил я.

Он посмотрел на меня через плечо и заулыбался:

— Нас, ульчей, немного, все мы родичи!

Однажды я гостил в Богородске у писателя Алексея Леонтьевича Вальдю, живущего там постоянно. Помню, он увез меня на моторке в Ухтинскую протоку рыбачить, и мы провели там весь день.

Собственно, рыбачить пришлось Вальдю, а я лишь при сем присутствовал.

Когда мы пристали к песчаной косе, он сразу же развел костер, воткнул по сторонам две рогульки и повесил над огнем котелок с водой.

— Не рано ли, Алексей Леонтьевич, воду греете? Надо ведь сперва рыбку поймать.

— Сейчас и поймаем, — улыбнулся он и достал со дна моторки закидушку. Быстро размотал ее, размахнулся и закинул лесу с несколькими крючками в тихую, почти неподвижную протоку. Не прошло и пяти минут, как поплавок задергался и Вальдю стал тянуть леску, сперва тихо, потом все быстрей и быстрей. Вот он перемахнул ее через себя, и три рыбы шлепнулись на песок, протяжно заскрипев. — Первые скрипунки есть, — сказал Вальдю спокойным, деловым тоном. — Сейчас пойдем за остальными.

Через полчаса ведерко наполнилось рыбой. Я взялся чистить ее, но острый плавник разрезал мне ладонь.

— Нет, так не годится, — сказал Алексей Леонтьевич, отстраняя меня. — С косатками нужно обращаться умеючи, а то без рук останетесь. — И, взяв острый короткий нож, быстро, одну за другой обработал всю рыбу из ведерка. Штук шесть или семь косаток бросил в котелок, остальные оставил жарить на вертелочках, которые вырезал из тонких веток краснотала.

Пока варилась уха, Вальдю рассказал о своем народе.

Ульчи — одна из малых народностей Хабаровского края. По переписи 1959 года их насчитывалось около двух тысяч. Однако Ульчский национальный район с центром в Богородске занимает огромную территорию — от Мариинска до Кольчома.

Природные рыбаки и охотники, они живут и вдоль берегов Амура, и на его протоках, и у большого озера Удыль, по праву называя его родным морем.

Алексей Леонтьевич Вальдю — первый ульчский писатель. Пишет он по-русски. Он родился и вырос в семье рыбака и охотника и был в числе «северян», которые в начале тридцатых годов уехали в большой город учиться грамоте.

Так же как Джанси Кимонко из удэгейского стойбища Гвасюга, как Иван Мунов из Сиина, Вальдю после учебы вернулся на родные берега.

И первая песня Алексея Леонтьевича была песней о счастье.

— Я в то время работал редактором нашей районной газеты, — рассказывал он. — Написал передовицу к празднику Октября. В передовице я писал о том, как партия, товарищ Ленин вывели мой маленький народ из тьмы к свету. Если бы не Великая Октябрьская революция, писал я, так бы остались ульчи неграмотными, темными, со своей незавидной судьбой. Ведь прежде на нашем языке не было слова «счастье». Не знали мы этого слова. А нынче не только говорим, но и строим счастье свое. Помню, я ту передовицу назвал «Счастье моего народа». И такие радостные чувства наполнили мою грудь, что я тут же песню сложил. Первую свою песню. — И добавил с улыбкой: — Так я писателем стал.

Я не знаю ни песен, ни стихов Алексея Вальдю, а книжки его рассказов и сказок читал и перечитывал. Написаны они просто, незатейливо, в них много света, красоты, мудрости. Народ в произведениях Вальдю встает сильным, мужественным и в борьбе со злыми духами прошлого, и в трудовых подвигах наших дней.

О разном переговорили мы на берегу протоки у жаркого костра. Вальдю не давал ему погаснуть: то подкладывал сухого валежника, то опрокидывал на огонь ведерко еловых шишек.

Он все уговаривал меня сходить на озеро Удыль, но я должен был лететь в Комсомольск и боялся пропустить самолет.

— В другой раз, Алексей Леонтьевич!

Звал меня на Удыль и ульчский художник Александр Дятала.

Он приехал в Ленинград прямо из детского дома, куда в свое время определил его Вальдю.

Мальчику еще не было тринадцати лет, когда его постигло горе. Однажды осенью, во время хода кеты, вместе со своим дедом, матерью и младшим братом возвращались они с рыбалки на ульмагде. На середине Амура их застал шторм. Дедушка Дятала, сидевший на корме с веслом, направил лодку к песчаному яру, где волны казались потише. Не успел старый Дятала подойти к нему, как сильнее подул ветер. Одинокая сосна, росшая на