В предчувствии апокалипсиса - Валерий Сдобняков

Первый раз я осознанно встретился с родной историей, как с близким человеком, когда после долгих-долгих лет (мне уже было тридцать три года), вернулся на Смоленщину. Приехал к своей троюродной родне, Гусаковым, и оказался в маленькой деревушке на берегу реки Угры. Поразился чистоте её вод. Оказывается, Угра самая чистая река во всей Европе, потому что проходит через глубокие пески. В воде этой реки видно всё – рыбы, растения, которые колышутся на её дне, мелкие камушки. Тогда я написал стихи об Угре и о столетнем покое, который вокруг неё сосредоточен. Но когда после этой поездки я вернулся домой, то в памяти моей что-то шевельнулось. Из неё «поднялось» воспоминание о каком-то стоянии на Угре. Тогда я открыл энциклопедию, посмотрел – да, действительно, было Великое противостояние на Угре. Я подумал, что хорошо бы этот, совершенно не исследованный русской драматургией, поэзией отрезок времени, когда действительно была завоёвана независимость русского государства, воплотить в какое-либо значительное произведение. Мы сейчас создаём всякие очень неожиданные праздники, провозглашая их Днями независимости, Днями России и т. д. Хотя к Дню независимости они никакого отношения не имеют. Мы были зависимы два с половиной века от передвижного государства по имени Золотая Орда: наши дальние-дальние предки когда-то вошли в подчинение хану Золотой Орды, то есть платили выход (дань), участвовали в ордынских походах, когда те воевали с другими государствами. Конечно, были отдельные восстания, но лишь Иван III с оружием в руках сумел отстоять нашу независимость. Вот с 8 октября 1480 года мы с вами: народ России, наше государство – независимы. Но этот праздник почему-то никогда не отмечался в советское время. Когда я написал статью о 500-летии Великого противостояния на Угре (в «Комсомольской правде» набрали даже гранки – её одобрил видный работник ЦК КПСС Виктор Петрович Поляничко) другие работники ЦК всё же зарубили мою статью. Хотя, казалось, что же здесь плохого? Гордиться надо такой историей. И теперь великое событие не отмечается. А надо бы – всё же 530 лет назад наша страна отвоевала свою свободу!

B. C. Так вот, оказывается, где корни ваших знаменитых драматических произведений?

А. П. Да. И вот через несколько лет я захотел написать на тему противостояния на Угре русских войск и войск Золотой Орды такую «модерновую» драматическую поэму, где бы люди перемещались в пятисотлетнем пространстве и т. д. и т. п. Но потом пришёл к мысли, что этого делать не следует. Есть великий драматический театр, и в его мировых традициях надо продолжать работать. Есть Шекспир, есть Лопе де Вега, но есть и Алексей Константинович Толстой с его великолепнейшей, гениальнейшей трилогией. Я вообще считаю, что лучшего драматурга у нас никогда не было. Ведь пушкинского «Бориса Годунова» никак не могут поставить только потому, что это произведение несценично, а Алексей Константинович мало того, что сделал свои драматические произведения сценичными, он ещё и актёрам рассказывал, объяснял, как эти пьесы сыграть, как вчитываться в поэтическую речь. Тогда было не обязательным точно воспроизводить текст драмы или пьесы. И часто актёры вносили по ходу действия свои «новинки». А в поэзии точность необходима абсолютная. Граф Толстой, например, говорил им: «Как тяжела ты, шапка Мономаха» – это поэзия. А «Как шапка Мономаха тяжела» – это уже проза. И объяснял отчего так, а не иначе.

В году примерно 1974-м я засел за свою первую драматическую поэму, перед этим прочитав всю мировую классическую и русскую драматургию от Владислава Озерова и Нестора Кукольника вплоть до трилогии Ильи Сельвинского «Россия» и драматических поэм забытого, к сожалению, ныне Якова Апушкина.

Писал очень долго. Но к 1980 году первую свою поэтическую драму в 2-х частях «Противоборство» я закончил и готовился отдать её в журнал «Наш современник» по просьбе члена редколлегии, поэта Геннадия Серебрякова. Я уже вычитывал готовый машинописный текст у себя в рабочем кабинете в редакции, когда вдруг ко мне заходит главный редактор журнала «Москва» Михаил Николаевич Алексеев и спрашивает:

– Толя, что ты читаешь?

– Свою драматическую поэму.

– Дай почитать. И забрал у меня текст.

А я до этого ни одной поэмы не написал. И вдруг сразу драматическую. Правда, здесь мне помогло то, что восемь лет я играл в любительском театре ДК им. Горбунова на Филях волевые серьёзные роли, поэтому чувство сцены во мне было. Ну и детская любовь к истории, видимо, тоже сказалась.

Через семнадцать дней Алексеев вызывает меня к себе, спрашивает:

– Ты печатал где-нибудь эту поэму? Не печатал. Что там у нас идёт в двенадцатом номере? Так! Заменяй и ставь свою.

Вот так всё произошло. Потом ходили по столице легенды о том, что Парпара сам у себя печатает всякие драмы. Главный редактор «Литературной России» В. Огрызко в статье, опубликованной в своей газете, писал: когда в 1989 году Алексеев оставил свой пост и ему на смену пришёл Владимир Крупин, то тот первым делом выкинул из редакционного портфеля очередную драму Парпары. На самом деле «очередной» до сих пор у меня нет, хотя прошло с того времени уже двадцать лет. До сих пор я не могу закончить поэму о наполеоновском нашествии 1812 года.

B. C. Кстати, когда же будет дописана эта третья поэтическая драма под названием «Поражение»? Первую часть из неё вы опубликовали в третьем томе своего собрания сочинений, и теперь читатели ждут продолжения.

А. П. К сожалению, причин немало. Первая из них – личная. Болезнь, которая терзала меня более двух лет (1988–1991), стоила моему здоровью так дорого, что не могу набрать сил, необходимых для писания таких серьёзных работ, как драматическая поэма. Вторая – болезнь моего отечества, которая терзает его уже более века и никак не отпустит. Последние двадцать лет особенно. И последствия этой жесточайшей для народного организма болезни, особенно рецедивы, сказываются на каждом из нас. В том числе и на моей персоне. Кстати, тринадцать лет своей жизни издавая «Историческую газету», я знал, чем жертвую ради выхода её в свет.

B. C. Коль уж мы упомянули в нашей беседе о ваших родителях, то расскажите подробнее о своей семье, о своих исторических корнях. Откуда вообще пошёл род Парпары в российских пределах?

А. П. В обозримом прошлом – из Крыма. Во времена Потёмкина и Суворова шло переселение греков на побережье Чёрного моря. Часть из них потом переселилась в глубь Российской империи. В Донецкой области есть такое селение Великая Новосёловка, или Янисоль. Там фамилия моя – не новость. В 1938 году около десятка моих родственников были расстреляны ретивыми исполнителями распоряжений советской власти, другие – высланы.

В уникальном трёхтомном биобиблиографическом словаре, подготовленном Пушкинским Домом в 2005 году, «Русская литература XX века» написано: «Парпара Анатолий Анатольевич (15. 07. 1940, Москва) – поэт. Отец – потомок гетманов Запорожской Сечи, родился на Украине, служил и работал в Москве, воевал; мать родом из крестьян Смоленской области, работала на заводе».

Что касается самой фамилии, то она присутствует во многих языках. 4-я книга Царств. Гл. 5, стих 12: «Славная страна Фарфар». На иврите звучит как Парпар. У тамилов и на санскрите Парпара – бабочка. У осетин – светлячок. У сингалов – парящее зрение. У персов парпера – крыло. У древнего африканского племени дагонов – обряд обрезания пуповины. У кенийцев – свадебный обряд – очищение. Кстати, сегодняшний начальник музея антропологии Таити – Парпара. Этого достаточно? Могу и дальше: парпара или перпера – византийская денежная единица…