Нежность Аксель - Франсуаза Бурден

Двигаясь как можно тише, он направился к тыльной части дома, который обошел, чтобы оказаться на противоположной стороне. Он прошел под темными окнами Бенедикта, приблизился к другому ряду стойл и обогнул их. Оказавшись в конце здания, он увидел, что входные ворота приоткрыты. Невообразимо! Он сам их запер, как делал это каждый вечер, и Аксель наверняка их проверила, как она всегда делала. Но это не имело значения: именно он отвечал за двор, отец ему поручил, и случись что — отвечать придется самому.

Пока он раздумывал, не зная, что предпринять, характерный скрежет повторился. Дверь стойла снова закрылась — он услышал даже, как щелкнула хорошо смазанная задвижка. По спине у него струился пот, рубашка прилипла к телу. Ничто не могло ему помочь, он должен был немедленно обнаружить себя, окликнуть незаконно вторгшегося. Возможно, драться голыми руками… Продолжая стоять, он мельком увидел силуэт мужчины. Констан глубоко вдохнул и приготовился шагнуть вперед, но застыл на месте как пригвожденный. Хоть и было темно, он узнал человека, перемещавшегося на цыпочках.

Должно быть, тучи рассеялись, стало чуть светлее. Или глаза Констана привыкли к темноте, в которую он усиленно всматривался. Как бы там ни было, он не мог ошибиться относительно личности ночного посетителя: это был Дуглас, который как раз, закрывая за собой створку ворот, дважды повернул ключ. Бесшумно шагая, он поспешно удалялся по авеню.

Констан долго стоял неподвижно. Ему даже пришлось восстанавливать дыхание, потому что он вынужден был его затаить. Если Дуглас приехал на машине, то, несомненно, припарковал ее очень далеко отсюда. Шума мотора не было слышно ни прежде, ни сейчас. Гарантированное соблюдение тайны? Но зачем? С какой целью?

— У него же есть ключ, — прошептал Констан.

Собственный голос показался ему слабым и хриплым. Широко шагая, он направился к западному ряду и вошел внутрь. Третье или четвертое стойло. Кто их занимает? Да, Артист и Макассар. Макассар, которому завтра бежать… Констан лихорадочно открыл дверь и зажег свет. Артист лежал на соломе спокойно, а вот Макассар забился в глубину стойла и казался возбужденным. Осторожно подойдя, Констан погладил его по шее. Конь дважды или трижды с раздражением дернул головой.

— Спокойно, мой хороший, спокойно…

Что же произошло здесь десятью минутами раньше?

— Что он тебе сделал, а?

Увы! На этот раз Констан знал ответ. Что можно сделать скакуну накануне бегов, когда человеком движут недобрые намерения?

— Только не Дуглас! Не он, нет!

Он наклонился, чтобы осмотреть солому, но ничего не заметил. Конечно, Дуглас не был таким дураком, чтобы оставить шприц или кусок ваты, — он выполнил свою грязную работенку, не оставив следов.

— Матерь Божья… Как это объяснить?

Он ничего не понимал. Он видел, что Дуглас Монтгомери закрыл ворота конюшни собственным ключом. Все остальное было предположениями.

— Нет, это очевидно, что Макассар завтра выступит плохо. Но зачем?

Пари, деньги, игра, соблазн выигрыша. Констан за всю свою жизнь не поставил ни одного евро на лошадь. Сколько же Дугу заплатили за злодеяние? Сколько он получит потом в окошке тотализатора?

Констан вышел из стойла, погасил свет, закрыл двери. Что же делать? Будить Аксель ему не хотелось. Она вполне могла вызвать полицию, подать жалобу или прямо среди ночи отправиться к Дугу и надавать ему пощечин. Что же до Констана, то он оказался бы предателем, не поднявшим тревогу. Свидетель-пособник… После этого он мог бы попрощаться со своей ответственной должностью.

Все складывалось отвратительно. Он достал из кармана коробку с сигарами и закурил. В каком положении был

Дуглас, если пошел на подобную аферу? Сын Норбера, внук Бенедикта, правнук великого Гаса Монтгомери превратился в проходимца. А если он окажется за это в тюрьме?

Тюрьма… Констан вздрогнул, представив Дуга в камере. Не он ли клялся заботиться об Аксель и Дугласе? Норбер, должно быть, ворочается в гробу.

— Я говорил, чтобы с этим мальчишкой так не обращались, что его превратят в бунтаря… Я говорил, но меня не слушали!

Совесть мучила его, и он вернулся, чтобы взглянуть на Макассара, который по-прежнему стоял в стойле. Пора было уходить. Он знал, что не заснет этой ночью и не сможет утром, за завтраком, посмотреть в глаза Аксель.

Едва он вошел в дом, как от запаха горелого запершило в горле. Он поспешил на кухню, открыл дверцу духовки и с отвращением взглянул на обуглившийся пирог.

— Испеку другой, это меня отвлечет.

Какое-то время он размышлял, но уже знал, что ничего не скажет. Его загнали в угол. На секунду он закрыл глаза, пытаясь представить завтрашние скачки. Антонен будет нервничать, напрасно стегать несчастного Макассара… Ничего не поделаешь, этого не избежать.

— А дальше? Пока что малыш попал в переплет по собственной неосторожности…

Констан мог бы покараулить ночью, сменить замок на воротах, навесить замки на дверях в стойлах, но как быть с другими конюшнями?

— До тех пор, пока его не схватят и не отдубасят хорошенько.

Должен ли он это сделать? Наброситься на Дуга и задать ему трепку? Констан чувствовал себя совершенно не способным на это, он никогда еще не поднимал ни на кого руку.

— По крайней мере, я поговорю с ним. Я знаю, где он живет.

Хотя убедить Дугласа в чем-то было нелегко: еще ребенком он был уже упрям как осел.

— И он меня тоже не слушал. Никто меня не слушает.

Он достал сгоревший пирог из печки, выбросил его в мусорное ведро и какое-то время рассматривал почерневшую форму. Рецепт дала ему Соланж, его свояченица, та, что так любила море и парусники.

Внезапно на Констана навалилась бесконечная тоска. Какой же он никчемный! Простофиля, как он часто слышал о себе. И все его клятвы, данные в память о брате, не стоят ломаного гроша!

Констан шмыгнул носом, вытер щеки и поставил форму в раковину. Как бы ему хотелось вернуть время вспять! Когда еще не исчез Норбер, не умерла мать, не случилось несчастья с отцом… Или хотя бы не произошли события сегодняшнего рокового вечера…

— Ты даже не попытался! — гремел голос Бенедикта.

Антонен поднял глаза к небу и зло ответил:

— Из него ничего нельзя было выжать. Он спекся уже перед первым поворотом. Когда я попробовал заставить его приложить усилие, он не смог.

— Ты не взял хлыст!

— Неправда. Я стегнул его, но это ничего не изменило. Мне что, нужно было забить его? Он все равно ничего не мог сделать, а я бы нарвался на выговор!

Рассерженный оттого, что на него нападали с упреками, Антонен выпрямился во весь рост. Куртка наездника дома Монтгомери — голубая, с массивным синим лотарингским крестом и клетчатыми рукавами — оттеняла загар. Он сорвал с головы шлем, поверх которого была надета шапочка, сочетающаяся с остальными цветами. Он тоже был обескуражен выступлением Макассара и знал, что это не его вина. Полностью разделяя раздражение Бенедикта, он вспомнил странное предостережение Констана в то утро: «Не требуй от этого коня слишком многого. Сегодня он словно не в своей тарелке!» Разумеется, он не придал этим словам значения, мнение Констана ничего не значило. Добрый малый прекрасно жил среди чистокровных лошадей, не так-то много о них зная. Между тем Макассар действительно повел себя не как виделось.