Таинственное исчезновение - Ирина Глебова

— Тебя она знает, ты и начнешь разговор, — говорил Петрусенко. — Как ее по имени?

— Помню, помню… — Никонов, поднятый уже с постели, стряхивая остатки сна. — А почему ты решил, что это происшествие связано с нашими поисками? Вдруг совпадение…

— Не могу объяснить, Сергей. Впрочем, сейчас все узнаем.

Фельдшер распахнул перед ними дверь изоляторной палаты. Сидевшая у койки сестра милосердия поднялась. Ее предупредили о посетителях, и она, легонько поклонившись, вышла. Петрусенко с Брысиной до сей поры не встречался, а Никонова, помнившего нестарую, крепкую и разбитную женщину, поразил вид раненой. Лицо было в бинтах, проступавшие глаза, нос и губы выглядели неживой маской, хотя глаза смотрели на них, а из губ вырывался, с каждым вдохом, стон. Брысина была укрыта одеялом по плечи, но следователи знали, что на теле у нее несколько серьезных ножевых ран. Никонов присел на место ушедшей сестрички, осторожно положил руку на одеяло:

— Галина Ивановна, помните меня? Скажите, кто вас так?..

Она глянула на него, подняла глаза на стоящего Викентия, и, уже не отводя от него взгляда, сказала:

— Не призналась я тогда… На свое горе. Да если б только на свое! А коли на Лидочкино, упаси Господи!

Она плакала: бинты у самых глаз совсем промокли.

— Может, еще не поздно? — наклонился к ней Викентий. — Расскажите сейчас.

Брысина была слаба, говорила тихо, с длинными паузами. Но с первой же фразы стало ясно: Петрусенко не ошибся.

— Гришка Карзун пытал меня, резал ножом… Дочка моя ему нужна…

Лет десять назад Галина Брысина овдовела второй раз. А вскоре появился у нее сожитель — рисковый парень, гроза местной шушеры Григорий Карзун. Он был сильно ее моложе, но в 35 лет женщина еще и с первой молодостью не распрощалась. Лидочка, дочка ее от первого брака, была в ту пору двенадцатилетней девчоночкой — тихой, мечтательной, незаметной. Гришка превратил Галинину лавку в притон, но ей это даже нравилось. Поначалу. Но скоро стало ясно, что не беспечность и веселье вокруг, а пьяный угар, матерщина, злобность и подозрительность. А вот отказаться от всего этого уже не могла. Не заметила, как втянулась, да и Григорий крепко держал. Вот только дочку, как могла, оберегала. Но тоже до поры. Она ведь помогала ей в лавке. И если поначалу на худенькую девочку внимания не обращали, то, спустя несколько лет, как-то сразу вдруг всё изменилось. Высокая, гибкая, черноглазая смуглянка с пушистыми, ниже пояса волосами Лида расцвела в одночасье. Вокруг нее засуетились было разные типы, но дочка никого к себе не подпускала. Просто на удивление — откуда в ней столько спокойной гордости оказалось?.. Но мать чуяла: не продержится Лидуша долго, заломает ее какой-нибудь понахрапистее. Конечно, хотелось ей для дочери лучшей доли, но и обидная ревность грызла: да уж так ли плоха ее жизнь? Живет, и — ничего. Небось, и дочь проживет.

А тут Григорий взялся дочку оберегать. Однажды в миг пугнул всех ухажёров. Брысина обрадовалась, подумалось ей, что из отцовских, что ли, чувств он это делает. Ан нет, не так оказалось. Он сам ее захотел взять, да про то откровенно и сказал своей сожительнице. Она поначалу в буйство впала, потом — в отчаяние. Но он изо дня в день уламывал, уговаривал. Вот господа следователи наверное думают, что Карзун бандит, зверюга? Да, уж ей ли не знать, что он на все способен. Но когда ему нужно, он может быть таким сладкоустом!.. С Лидой ведь он не так, как с ней жить собирается, а по божескому закону, жениться. И будет она у него как благородная, в мехах и шелках. И не в этой дыре, а в своем дому. И ей, Брысиной, уже как зять, опорой и защитой станет. Надо ведь вперед смотреть… Сначала нехотя, но потом все с большим сочувствием стала она думать: «А что ж, и хорошо…» И, наконец, согласилась уломать дочь. Ведь та, еще с девчоночьих лет смотрела на Гришку с неприязнью. А последнее время и глаз на него не поднимала. Но матери всегда была покорной, потому Брысина и думала, что Лида послушается ее.

Глаза у лежащей женщины вновь стали влажными, рот в расщелине бинтов горестно искривился. Что хотела над дочерью сотворить, Господи помилуй? А ведь знала, что по сердцу Лидуше другой, и что тому, другому, тоже она нравится… В общем, не вышло ничего у Карзуна, Лида слышать о нем не хотела. Он озлился люто, сказал: «Не отступлюсь!» Да тут и случилась та оказия с обыском в ее лавке, где в то время оказался и Карзун. Злой он был и выпивший, драться полез. А ночью вернулся уже совсем пьяный, с дружком, ножом стал орудовать. Любимое это дело у него — ножом…

Арест Карзуна избавил Лиду, да и саму Брысину от страха. У дочери непросто складывались отношения с ее любимым, лишь не так давно все решилось к радости — ушли они жить своим домом. Да суждено ли ей быть счастливой? Материнские грехи дочери отливаются: объявился Карзун. Бешенный. И знать ничего не желает — подай ему Лиду и все! И умолял, и угрожал, и плакал. Но она на своем стояла: уехала дочь из города, ей, матери, не сказала куда. Исчезал ненадолго, и вновь появлялся, вновь не давал ей покоя.

— Но ваша дочь здесь, в городе? — спросил Петрусенко.

Брысина с трудом кивнула.

— Здесь они… А Гришка вызнал, видать, пришел вечером, поймал Илюшку — мальчишка у меня на посылках, сдавил ему горло. Тот испугался шибко, да и скажи ему: слыхал, мол, что на даче Рашке живет Лидка, а больше не знаю… Тогда этот нелюдь стал меня пытать… ножом…

Брысина закрыла глаза и тяжело задышала.

— Схожу-ка я за врачом. — Никонов вскочил и быстро пошел к выходу. Но женщина вдруг открыла глаза и сказала:

— Ничего он не узнал от меня. Да только знаю я его, он всю Рашке перевернет, но доберется до нее.

Викентий Павлович, близко наклонившись к Брысиной и тщательно подбирая слова, проговорил:

— Галина Ивановна, чтобы этого не случилось, скажите нам сейчас, где ваша дочь проживает. Может быть, мы сумеем опередить бандита.

— Помогите ей, заради Бога! — Мать опять заплакала. — На улице Сергиевской их дом, номер четыре.

— Поспешим! — Викентий быстро направился к двери. Уже открыв ее, оглянулся, задал последний вопрос:

— Муж вашей дочери Зубров?

— Да, — услышал тихий голос в ответ. — Хороший человек…

* * *

Ночными улицами, громыхая о булыжник мостовой, мчался экипаж, и трое полицейских верхом торопились следом. Часть города, которую называли «дачей Рашке», находилась почти в центре, считалась зажиточной и благоустроенной. Улицы освещались. И потому, свернув на Сергиевскую, вся кавалькада сразу увидела на крыльце близкого дома потасовку — яростную и почти безмолвную. Боролись двое мужчин. Но вот один, обернувшись на стук колес и копыт взвизгнул, крутанулся из, казалось, мертвых объятий второго. Затрещала ткань. И человек бросился бежать по улице. Еще несколько секунд — и он нырнет в ближайшую подворотню! Но в этот миг всадники нагнали его, и он забился теперь уже в руках полицейских. Дикий, полный смертной тоски вопль заставил передернуться Викентия. Да, наверное вспомнил Карзун, как года три назад тоже верховые догнали его. Но тогда был он повинен в злобном хулиганстве, а нынче — смертный приговор поджидал его…