По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии - Артем Драбкин

Сегодня, в день выгрузки 23 июня, при разминировании партизанских мин подорвались сержанты Гурский и Зайцев из минно-подрывного взвода. Мы услышали, что страшно рвануло, я побежала туда с сумкой, но взрыв был такой силы, что от них ничего не осталось. На дереве висел погон с тремя лычками. Сначала, когда они обнаружили мину, с ними вместе был солдат. К доске было прикреплено четырнадцать 400-граммовых толовых шашек, предназначалась она железнодорожному составу. Сержанты стали ее разбирать, дело шло к концу, и солдат ушел. Только он отошел, и рвануло. Сделали им могилку в Дашковке у штаба.

В этот же день пропал без вести мой комсомолец младший сержант Андрей Кузьмин. Он был из моей 3-й роты.

А меня вместе с ними принимали в партию, и вот двоих уже нет. Остался Охрименко — повар нашей роты.

Вся наша рота спит в кювете. Больше негде — трупы и мины. А шоссе грохочет, утром не узнаем друг друга — черные, как негры, так заносит пылью. Оружие не разрешают выпускать из рук, в лесу полно немцев и власовцев. Стоит такая жуткая концентрированная вонь, что, кажется, не выдержишь и задохнешься.

На шоссе видела раздавленного танком человека. Вернее, человека как такового уже не было, его так расплющило, по нем столько проехало, что от него ничего не осталось, только кончики пальцев с ногтями по сторонам дороги виднеются из земли.

Столько мин кругом, что у нас начались галлюцинации — все время слышится тиканье часов.

Я уезжаю в Осиповичи, Бобруйск, на Березину, Несяту, Свислочь.

Сделала открытие, что у нас в батальоне Тамара Бацутенко, и что самое интересное — она жена Николая Ивановича Ковалева.

Стоим в Бобруйске. Здесь большой лагерь военнопленных. С каждым часом число их увеличивается. Окруженная бобруйская группировка немцев постепенно уничтожается и берется в плен. По дороге без часовых тысячи немцев идут сами — солдаты и офицеры. Где ж их прежний блеск и величие?

Какая же пропасть между советскими солдатами и фашистами. Они своих ослабевших, отставших бросают на дороге, и в голову никому не приходит помочь им. Я шла навстречу этой колонне пленных, прошли они мимо, вид у них далеко не тот, что был в 41-м году. Один фриц ослабел и лег на обочине — не может идти, у него из ушей течет, они его бросили, а кто-то из наших солдат положил перед ним полбулки хлеба и несколько стеблей зеленого лука.

Мы с Надей ходили в лагерь, разговаривали с фрицами. Двадцать шестого года рождения, совсем еще зеленые. Разговаривали — это, конечно, громко сказано. Есть какой-то запас слов, но разговорная речь оставляет желать лучшего. Но это нам не помешало, мы прекрасно поняли, что они рады, что остались в живых — Гитлер капут. Теперь будут притворяться, что всю жизнь об этом мечтали.

В ближайшей от нас деревне фашисты убили всех жителей. Уцелела годовалая девочка, но у нее прострелены обе ручки (верхняя треть плеча). Я делаю ей перевязки, ранки очень нехорошие, ее бы положить в госпиталь. Носит ее ко мне старушка, которая тоже спаслась совершенно случайно. Была в лесу, собирала ягоды, услышала автоматные очереди, думала, что кур пришли бить. А когда вошла в деревню, увидела, что всех до единого жителей убили. Живой осталась только эта девочка с простреленными ручками. Старушка рассказывала, что в некоторых деревнях эсэсовцы брали грудных младенцев, ломали о колено им позвоночник и бросали в колодец. Звери — и те не мучают жертву, убивают сразу. С кем же их можно сравнить? Вот поэтому нас радуют эти горы трупов, язык не поворачивается назвать их людьми.

Приехали в Осиповичи. До Минска остается 50 км. Бог ты мой! Что же здесь творится! Все шоссе от Бобруйска до Осиповичи (вернее его обочины) уложено дохлыми фрицами из бобруйской группировки. Стоит жара, они уже начали разлагаться. Дышать совершенно нечем. Ночью они устроили налет на станцию, но наша артиллерия часть уничтожила и разогнала, часть взяли в плен наши солдаты. Майоры Безрук и Цветков все время с нами, они тоже вооружились автоматами. Завтра переезжаем на Березину. Немцы не оставили попыток захватить станцию. Тысячи сдаются в плен.

Приехали на Березину. Красивая, тихая, задумчивая река, но берега ее осквернены трупами проклятых фашистов. Сотни плывут вниз по реке. Особенно много их в районе моста. На небольшом участке (примерно 20×20 м) их более трех тысяч трупов. Я сама их считала. Не верится, что столько можно уложить на таком клочке земли. Они лежат кучами по 10–15 штук. Отборные СС, чистокровные арийцы, они не хотели сдаваться в плен и решили пробиться из окружения[28].

Рядом с мостом поселок Октябрь. Ворвавшись в поселок, эти сволочи стали расстреливать все мужское население, начиная с пятнадцати лет. Там и были только подростки, и то немного, да старики, они их всех уложили. Живут в поселке в основном поляки, и это первое место на земле Белоруссии, где к нам особых симпатий не проявляют, хотя немцы их и не пощадили.

Мост сохранился почти полностью, сгорели только деревянные строения. Его охраняла рота наших солдат, на нее-то и наткнулись фашисты. Рота полегла почти полностью, вот уж действительно насмерть стояли, но мост спасли. И еще на насыпи шесть сгоревших наших «Т-34», люки не открываются, видно, там погибли и экипажи.

Нам нужно разминировать и восстановить мост. Полдня мы ползали со старшиной, искали место для кухни (трупы растаскивать некогда и некому). Показалось, что нашли все-таки, но тут же рядом лежат три громадных СС, и у одного из них, среднего, кинжал между лопатками по самую рукоятку.

Кухню все же поставили, сготовили обед, а есть никто не может. Даже те, кто и понятия не имел о брезгливости, только поднесут ложку ко рту — и рвота фонтаном. Так как на хорошее надеяться не приходится — с каждым часом становится все хуже, — стали жечь костры из сырых деревьев, чтобы было больше дыма, становиться на колени и нос буквально засовывать в костер, и в этом дыму проглотить хоть пару ложек из котелка.

Да еще комары и мошкара не дают жизни, выдали сетки, но это не помогает.

Вечером пробиралась от кухни к мосту следом за старшиной. Я что-то вечером стала плохо видеть, не могу найти места, чтобы поставить ногу и не наступить на труп. Он мне сказал, что рядом с ним лежит большой камень, чтобы я прыгнула на него. Я прыгнула и попала сапогом в какое-то месиво (а это оказался не камень, а голый живот фрица). Меня ужасно рвало. Других сапог у меня нет. Я привязала к сапогам бинт, окунула их в воду, другой конец бинта закрепила за мост, и они полоскались целую неделю. А сама босиком сидела на мосту, ходьбу ограничила до минимума, там же, на мосту, и спала, пока не отмылись сапоги.