Попугаи с площади Ареццо - Эрик-Эмманюэль Шмитт

— Возвращаясь к нашей беседе, сегодня единственное хорошее инвестирование — в произведения искусства.

— Если выбрать хорошего художника.

— Естественно. Если у инвестора дрянной вкус, лучше и не соваться.

Мег снова мысленно поаплодировала актерству Вима: он взял иронично-вульгарный тон, чтобы потрафить вкусам парижан.

— Картина, — продолжал он, — это не только прибыльное финансовое вложение, но еще и разумное налоговое предприятие.

Французы тяжко вздохнули. Когда французу говорят о налогах, его намеренно задевают за живое, но неизбежно привлекают его внимание. Вим продолжал:

— Франция не облагает налогом произведения искусства.

— Сейчас нет, — скептически крякнул француз.

— Они никогда этого не сделают.

— Да от них… всегда приходится ждать только изменений к худшему.

Мег улыбнулась на эти «они» и «их». Кого Вим и чета французов имели в виду? Политиков? Правый сектор? Левый? Налоговиков? Руководство Минфина Франции? За этим «они» скрывался конгломерат неосознанных страхов.

— Нет-нет, — щебетал Вим, — они не сделают этого никогда. Для поддержания бедных нужны богатые.

— Здравого смысла в нашей стране больше нет. Его сожрала идеология.

Вим сочувственно закивал, понимая, что множить доводы бесполезно. Тучи сгустились. Беседа продолжилась в русле ожидания мирового апокалипсиса.

По опыту Мег знала о необходимости фазы разговора, когда для движения вперед французам необходим изрядный глоток пессимизма.

— Ну хорошо, итак, эту скульптуру Луизы Буржуа вы мне уступите за?..

— Четыреста тысяч.

— Вы можете сбросить?

— Я уже сбросил. Час назад я предложил вам четыреста пятьдесят.

— Давайте попробуем поторговаться.

— Мне это ни к чему. Завтра ко мне придет голландец, китаец или русский, и они торговаться не станут. Не забывайте, что речь идет о Луизе Буржуа, непревзойденной французской художнице.

Мужчина шумно вздохнул, получив от жены тычок локтем в бок. В три секунды все было решено.

— Луиза Буржуа француженка, и она останется во Франции!

Вим и Мег переглянулись: сделка состоялась. Вим был прав, оживляя национальную гордость: если французы и говорят о Франции дурно, они сохраняют самосознание принадлежности к великой нации; стоит при них упомянуть «голландца, китайца или русского», они уже начеку, ждут нашествия варваров и готовы спасать мировую цивилизацию, возвращая свое добро домой, во Францию.

— Я поздравляю вас, — воскликнул Вим, — с великолепным приобретением! Я очень счастлив, что произведение, фундаментальное в карьере этого скульптора, отбывает к вам, в Париж, где родилась и училась Луиза Буржуа. Поистине, возвращение к истокам.

Французы одобрительно улыбались. Даже совершая частную покупку, они были озабочены законностью владения, которую ни один иностранец не получил бы.

Вим с чувством пожал им руки:

— Прекрасно! Пройдемте в мой кабинет для согласования деталей. Мег, загляните на нижний этаж, а потом в мезонин.

Мег прекрасно поняла, что от нее требуется. Она застала чету Ванденборен, застывшую у входа в лофт, и извинилась за Вима ритуальной фразой:

— Вим задержался и просит прощения, что вынужден был оставить вас наедине с его любимцами. Прошу вас, ходите и смотрите в свое удовольствие, он вырвется к вам, как только сможет.

Она прошла с ними метра три, ободрила их несколькими лаконичными замечаниями и оставила наслаждаться прекрасным, направившись в мезонин.

«Мезонином» здесь называли наиболее приватный уголок здания. Если Вим и пытался создать представление, что весь огромный лофт составляет его жилище, на самом деле это был выставочный зал, а Вим занимал только третий этаж. Диваны, бар и кухня были оформлены весьма броско, жилая часть оставалась скромной.

Мег постучала в дверь спальни.

Через полминуты высокая девица с длинными светлыми волосами, в трусах и футболке, открыла ей дверь:

— Ой… здравствуйте, Мег.

Она откинула прядь, тотчас снова упавшую ей на глаза.

— Здравствуйте, Оксана. Вим послал меня узнать, не нужно ли вам чего-нибудь.

— Чего-нибудь?.. Ох, даже не знаю…

Она снова бросилась воевать со слепившей ее прядью. Мег подумала, что мозги Оксаны пребывают в том же состоянии, что и волосы: в беспорядке.

— Ну, может, вы хотите позавтракать?

— Ох… нет… все в порядке… я съела киви.

Мег раздраженно спросила себя, как девица ростом метр восемьдесят могла удовольствоваться на завтрак одним киви, тогда как она, будучи на двадцать сантиметров ниже ростом, не могла обойтись без нескольких бутербродов с маслом и вареньем.

Хотите, я закажу вам такси?

— Такси?

— Да, для вашей встречи.

Оксана растерялась и забегала вприпрыжку по комнате, налетая на мебель: волосы неизменно мешали ей ориентироваться в пространстве.

— Моя записная книжка! Где моя записная книжка?!

Мег удрученно наблюдала, как та ощупывает кровать, кресло и диван, удерживая волосы одной рукой. Видя ее отчаяние, Мег предположила:

— Возможно, в чемодане?

Найдя эту идею сногсшибательной, Оксана бросилась к чемодану, перерыла его и победно прищелкнула пальцами:

— Вот! Сегодня… фотосессия в шестьдесят шестой студии. — Откидывая прядь, она восхищенно посмотрела на Мег. — Какая у вас память, Мег! Я потрясена.

Мег едва удержалась от слов: «Я от вас же и слышала об этой встрече раза три или четыре».

Оксана раздражала Мег в высшей степени, но Мег старательно скрывала свои эмоции, поскольку Оксана представляла для нее великую тайну. Тайну соблазнения…

Мег считала Оксану существом совершенно иной породы, чем она, Мег. Как можно обладать бесконечно длинным телом и не иметь ни капли жира? Как ноги могут быть такими длинными, а таз таким узким? Как можно переваривать пищу с таким впалым животом? Как в нем могут уместиться несколько метров кишок? Мег считала, что Оксана похожа не на женщину, а на манекен — чем она, по сути, и была. Манекенщица — это же гибридная раса, нечто среднее между ребенком и жирафом. Тем временем Мег, прислонясь к дверному косяку, изучала пространство обитания нового зоологического вида, эту клетку, в которой шевелюра на паучьих лапках, осаждаемая падающими прядями, в отчаянии металась от сумки к чемодану.

Если первая тайна состояла собственно в немыслимом физическом образе, то вторая касалась притягательности этого образа: мужчины были от Оксаны без ума. Для Мег оставалось загадкой, как мог Вим — интеллектуал, умница, хитрец и краснобай — поселить у себя в спальне долговязое животное, Оксану. Ведь Оксана не была ни глупой, ни умной, ни доброй, ни злой, ни пылкой, ни равнодушной, ни расчетливой, ни беззаботной, нет, об Оксане нельзя было сказать ничего. То есть ничего вообще. В лучшем случае — теплая водичка. Как Виму было с ней не скучно? Как он, прекрасный говорун, любитель интеллектуальных поединков, мог терпеть эту переводную картинку, женщину для глухонемых?