Дом без воспоминаний - Донато Карризи

что же мне теперь делать? – спрашиваю я, как будто этот тип, которого я вижу впервые в жизни, может помочь разобраться в ситуации.

– Побудешь со мной, – заявляет тот, словно это само собой разумеется.

– С вами? – спрашиваю я. Руки и ноги у меня тяжелеют, весят, наверное, тонну; я весь обмяк, вот-вот упаду. – И как долго? – задаю второй вопрос, как будто мы в самом деле ведем осмысленный диалог.

– Пока твои родители не вернутся, – сообщает он как самую очевидную вещь.

Проходят минуты, и я убеждаюсь: надежда на то, что все это дурная шутка, самым жалким образом развеивается прахом. Но я еще не готов свыкнуться с новой реальностью. Вот почему осмеливаюсь спросить:

– Кто вы такой?

– Можешь называть меня… дядей.

Насколько мне известно, и мама, и папа были единственными детьми в семье. Тогда откуда взялся дядя?

– Но у вас ведь есть имя, правда?

– Зови меня дядей, и все дела, с меня довольно, – заявляет тот, отирая тыльной стороной ладони подбородок, с которого капает яблочный сок.

Я вдруг осознаю, что не видел раньше не только его, но и ножа, который он держит в руке. Это не наш. Покончив с яблоком, он кладет нож на стол, вытаскивает из кармана скомканный красный платок, вытирает физиономию и промокает вспотевшую шею. Потом протягивает руку ко мне, на что-то указывая:

– Можно?

Мне требуется несколько секунд, чтобы понять: его интересует табель, который я все еще сжимаю в руках. Я колеблюсь, но, поскольку не знаю, как ему отказать, все-таки протягиваю листок.

Мужчина осторожно берет его, стараясь не запачкать, и подносит к глазам, чтобы разобрать получше. Долго всматривается в строчки.

– Ничего себе, – говорит он наконец, по-видимому искренне восхищенный. – Оценки отличные, спору нет, – заключает, отдавая мне табель.

– Я исправил оценку по математике, – сообщаю я, сам не знаю почему. Может, хоть это и безумие, потому что надеюсь заслужить награду: а вдруг дурной сон возьмет и кончится.

– Знаешь загадку о непарных носках? – спрашивает мужчина.

– Нет.

– Так вот… У тебя двадцать шесть белых носков, восемнадцать черных и шестнадцать красных, и все перемешаны в ящике, который стоит в темной комнате: сколько носков нужно вынести из комнаты, чтобы могла получиться пара одного цвета?

– Три, – тут же отвечаю я. – Если два первых носка – непарные, достаточно соединить какой-то из них с третьим.

Он как будто призадумался. Разумеется, он знает разгадку и, наверное, удивляется, что я так быстро нашел ответ. Мне показалось, что этот элементарный расчет меня словно от чего-то избавил. От этой мысли мне не по себе. Как будто алгебра спасла меня от более ужасной участи. И в самом деле, меня терзает вопрос.

Что бы случилось, если бы я ошибся с ответом?

– А ты смышленый, – хвалит меня мужчина. Но не выглядит довольным; может быть, то, что я не тупица, представляет для него проблему.

Я боюсь спросить, что теперь будет. Однако он сам рассеивает все мои сомнения.

– Я скажу тебе, что мы будем делать, – заявляет он решительно, ободряющим тоном. – Сейчас я пойду вздремну, твои родичи разрешили мне пользоваться их кроватью, пока они в отъезде. Пожалуй, просплю до ужина.

Насчет кровати – полный бред, но я задаюсь вопросом, что же мне тем временем делать. Не успеваю открыть рот, как он встает со стула и направляется к французскому окну.

– Ты будешь тихо сидеть тут, правда? – спрашивает, выглядывая наружу.

Я не отвечаю – пусть думает, что я могу попытаться сбежать.

– Там, снаружи, полно плохих людей, я бы не хотел, чтобы с тобой случилась беда, – терпеливо поясняет он. – Твои родичи попросили последить за тобой, пока их нет.

Теперь я понимаю, что опасность не снаружи, а здесь, в доме. И сбежать не получится.

– Но ты, конечно, никуда не уйдешь, – заявляет незнакомец, уверенный в себе и, кажется, во мне тоже. – Ты слишком хитрый малец.

В его взгляде скрывается что-то куда более опасное, чем лезвие ножа. Некий умысел. Не банально злой – гениальный. Что-то мне подсказывает: человек, стоящий передо мной, обладает особым талантом, он уникален. Бог специально создал его для кровавой, несущей страдания миссии. Какова бы ни была его цель, мои родители перешли ему дорогу случайно. Не знаю, что с ними сталось, но не верю, чтобы они уехали в Северную Европу, как утверждает чужак. Однако в данный миг меня мучает только один вопрос: зачем этот монстр, присвоивший себе человеческий облик и так непринужденно его носящий, хочет оставить меня при себе?

– Ты прав, дядя, – поддакиваю я, делая вид, будто ему окончательно доверился. – Я останусь в доме.

Я надеюсь на то, что, выказывая покорность, узнаю как можно позже, какова моя роль в его плане. Кроме того, мне нужно время – понять, что происходит, и принять какие-то встречные меры. Мне ясно одно: я к этому не готов, я никогда не переживал ничего подобного. Я только сейчас осознаю, что всегда был счастлив. Но благосклонное божество, до сих пор незримо опекавшее мое детство, вдруг покинуло меня.

Незнакомец кивает. Может быть, он поверил мне, а может быть, слишком хитер. Но к моему счастью, мой ответ его устраивает. Он уходит, поднимается наверх, я слышу на лестнице его тяжелые шаги. Я не знаю, что меня ждет, мне страшно, и в то же время, странное дело, я чувствую облегчение, ведь самое худшее, кажется, откладывается на неопределенный срок. Не знаю на какой, но пока хорошо и это. И тут он с верхней площадки бросает, совершенно непринужденно:

– Я бы на твоем месте не спускался в подвал.

17

Нико внезапно умолк.

Джербер не ожидал этого.

– Ты меня слышишь? – попробовал он спросить, надеясь снова привести рассказ в движение.

Но мальчик молча качался в кресле, будто все слова у него вдруг иссякли. Одно лишь кресло скрипело и скрипело. Навязчивый звук.

Психолог не знал, что делать, ничего не понимал. Что произошло? Он был уверен, что сказочник хотел рассказать всю историю.

Ты выслушаешь все, что я имею сказать… до самого конца.

Он встал с кресла, подошел к Нико посмотреть, что остановило его. Тот лишь поднял на доктора взгляд. Тогда Джербер вынул из кармана фонарик-карандаш, включил его и посветил мальчику в глаза, чтобы проверить рефлекс и понять, спит он или бодрствует. Мальчик не двинулся с места, даже под слепящим лучом не опустил век. Гипнотизер осознал, что пациент по-прежнему пребывает в состоянии легкой заторможенности. Глаза его видели, но не смотрели.

Он вернулся в затерянную комнату.

Джербер