Терпеливый снайпер - Артуро Перес-Реверте

– Как станковисты мы были бы самыми обыкновенными посредственностями, – беспечно заявила Нет. – Дерьмом собачьим… Но как райтеры мы – гениальны!

Обе опять одновременно рассмеялись. Удивительно, подумала я, как этот смех делает их неотличимыми друг от друга. Они раздваиваются как в зеркале.

– Галереи нами интересуются, а это дает деньги, – сказала Да. – Но мы отказываемся считать себя художниками. И тут мы совпадаем со Снайпером: только на улице убеждаешься в реальности.

– Сомнения – как бомбы, – напомнила Нет.

– Так он говорит. Обрушивать на город свои сомнения все равно что бомбить. Граффити нуждаются в поле битвы, а у нас, у райтеров, оно всегда под рукой. Искусство – дело мертвое, покуда райтер жив. Время от времени необходима бомбежка.

– Представляю, – сказала я.

Да снова поглядела на меня недоверчиво. Я поняла, что она силится вообразить, как я буду выглядеть с аэрозолем в руке.

– Если никогда не расписывала стены, то едва ли. Это как месячные, понимаешь? Нечто неизбежное и напоминающее тебе о твоей сути. То, что не допускает расслабухи и беспечности. И дрыхнуть не дает.

Она опять посмотрела сперва на часы, а потом на сестру. Я заметила, что потом обе как по команде устремили глаза вверх по течению Тежу, к мосту 25 Апреля. Последние солнечные лучи еще играли на его металлических конструкциях, на верхушках мачт и надстроек медленно проходящих судов.

– То, что заставляет твоего друга позвонить тебе в четыре утра или прислать эсэмэс и рассказать, что он сию минуту сделал то-то или то-то, – продолжала Да. – И ты с ума сходишь от зависти при мысли, что он блестяще выполнил свою миссию, пока ты дрыхла, как последняя дура.

Они по-прежнему смотрели на далекий город, и я подумала, что и вообразить даже не могу, чего они обе ждут. Откровения, как было сказано в начале. И я спросила себя, где оно, это откровение.

– Снайпер – самый радикальный из нас, – говорила Да. – Самый бескомпромиссный. Вот мы, к примеру, поддались уже несколько лет назад, когда нам влепили штраф в шесть тысяч евро. И тогда, чтобы было чем платить за нелегальное, мы легализовались. Согласились лепить этикетки и стали брать за свою работу деньги. Более того, мы бросали свои граффити на раскрутку любого товара – обуви, ювелирки, сумок, шапок… Дальше – больше. Выставки, вернисажи, продажи. И всякое такое.

Жестом она как бы попросила дать ей немножко времени, а улыбкой пригласила меня за собой. Мы перешли железнодорожные пути и направились к забору, окружавшему бензоколонку.

– Взгляни.

Я взглянула и невольно вздрогнула. Не менее шести квадратных метров этой ограды были целиком выкрашены в белое, а в центре черной краской выведена только одна фраза. Время и дожди повредили роспись, десяток райтеров поставили поверх свои тэги, но все же еще можно было разобрать первоначальный текст: «Снайпер здесь не был» – и справа внизу – его неповторимый оптический прицел.

– Вот ведь стервец, – рассмеялась Да. – А рядом – наше творчество.

Я сделала снимок и взглянула на второй «кусок». Он почти примыкал к росписи Снайпера и был отмечен тэгом Сестер – изображение огромной банкноты в пятьдесят евро, вагины и надпись: «Нате, жрите!»

– Власть, деньги, секс правят миром, – продолжала она, покуда я фотографировала граффити. – Все прочее – розовые сопли. Мы не опускаемся до Питера Пэна, зайчиков, сердечек, куколок, позитивной энергии и всей этой чуши… Нас воротит от женских граффити, я же говорю, мы их видали сама знаешь на чем… Мы – команда, спаянная и обстрелянная, мы окунаемся в дерьмо с улыбкой и заранее облизываемся.

Мы снова перешли пути и двинулись назад, на берег. Позади прогрохотал очередной состав.

– Всегда вспоминаю, как Снайпер, когда писал это, приговаривал: «В музее ты соперничаешь с Пикассо, который давно умер, а на улице – с мусорными баками и с полицией, которая тебя преследует».

– Хорошо сказано, – заметила я.

– Правда ведь, хорошо?.. У него таких фраз – до известной матери… Так и сыплет изречениями.

Когда дошли до берега, солнце уже село, но его последний лиловый отблеск поджег небо, как клок ваты. И оттого эта часть реки была залита слабеющим, но все еще ярким светом. Было тихо – ни ветра, ни звуков, только слегка журчала вода у бетонных опор набережной. В очередной раз Да взглянула на часы, потом вопросительно – на сестру, которая вытащила из рюкзака маленький бинокль и навела его в ту точку вверх по реке, где виднелся мост, а за ним – город.

– Ага. Вот, – сказала она.

Вдалеке, в нижней части противоположного берега, уже постепенно вспыхивали огоньки, но разливавшегося над рекой зеленовато-синего свечения еще хватало, чтобы разглядеть подробности. Я проследила, куда направлены взгляды сестер, и заметила маленькое грузовое суденышко, которое шло в сторону океана, то есть приближалось к нам.

– Как всегда, минута в минуту и вовремя, – заметила Да.

Нет отдала ей бинокль, а из рюкзака достала видеокамеру и принялась снимать баркас. Да бегло взглянула на него, а потом протянула бинокль мне. Она улыбалась, она сияла. И такая же улыбка играла на лице ее сестры, включившей «зум».

– Да, теперь у нас маникюр… – сказала она. – Меньше проблем с полицией, больше славы, да и денег тоже, больше дядечек хотят нас снять… Но с этим ничто не сравнится.

Я придвинула окуляры. И по мере того как баркас подходил ближе, я все отчетливей различала его правый борт. И вот он оказался прямо перед нами – сплошь расписанный обширным разноцветно-ярким граффити, на котором огромные голубые дельфины с фиолетовыми хребтами резвились на воле над морем и словно хотели обогнать суденышко.

Вечером я снова встретила господина в твидовой шляпе и зеленом пальто и на этот раз сумела разглядеть его как следует. Мы поужинали в ресторане «Таварес» на Байрру-Алту с издателем Мануэлом Фонсекой – у меня с ним были дела, не имевшие отношения к Снайперу, – и его женой, а потом еще выпили в гей-баре на улице Га́веаш. Мануэл – милейший человек и мой старинный приятель, а жена его – совершенно исключительная собеседница, так что мы несколько засиделись. Когда выбрались наконец на улицу, супруги предложили проводить меня в отель – я всегда останавливаюсь в «Лижбоа-Плаза», неподалеку от испанского посольства, – но дело шло к ночи, да и машину они оставили совсем в другой стороне, на Шиаду. На улице было хоть и свежо, но приятно; я не зябла в плаще и в шерстяной шали, а сумку на ремне повесила поперек груди, чтобы не сорвали. До гостиницы было всего минут двадцать ходьбы, так что я распрощалась с четой Фонсека и двинулась в сторону смотровой площадки Сан-Педро по тихим улицам, вдоль тонувших в полумраке стен и жалюзи магазинов, – теперь я смотрела на это по-другому – сплошь покрытых граффити вопреки усилиям Каэтану Диниша приручить уличных художников. Моя спокойная прогулка мало походила на то, что порой мне снится. В кошмарах я чаще всего вижу незнакомые города, такси, которые не останавливаются, неведомые улицы, по которым иду, пытаясь вернуться куда-то, а куда – не помню. Еще мне снится, что я соблазняю жен издателей и книготорговцев, но это уже другая история.