Часть картины - Анастасия Всеволодовна Володина

но что если они с футляром так срослись, что человека в нем не осталось?

Андрей вглядывался в ее лицо:

— Сонь?

Она рассказала о собрании. Андрей молча вертел в руках сигарету. Когда она закончила, он только выругался.

— И что? Ты же не будешь этим заниматься?

— А у меня есть выбор? — Его фырканье возмутило. — Я же специально не брала руководство.

— Это я виноват, получается?

Его враждебность кислотой проникала под одежду и дальше — под кожу, разъедая изнутри. Софья решила отступить.

— Брось, Андрей. Никто не виноват.

Вопреки ее протестам он закурил в комнате.

— Значит, когда у вас травят ребенка — и не одного! — то никому вмешиваться не нужно. А когда в школе находят листовки, то сетевой план-перехват устраивают? И никто не виноват, да?

— Андрей…

— Да нет уж, знаешь ли, виноваты! А знаешь, что самое поганое? Больше всех виноваты именно такие, как ты. Вроде бы хорошие люди с вроде как убеждениями, которые чуть что глазки в пол, а сами под козырек. Горящая хата не ваша, да? Да эта хата по центру стоит! Всем гореть! А никому ничего не надо! Это же трусость! И стоишь ты такая в белом пальто рядом с кучей говна и думаешь, что не завоняешься. Да нет, Сонечка, так это не работает!

Она вжала ногти в ладонь, шрам уже привычно заныл. Тихо проговорила:

— Я ничего не могу поделать.

— Ты — можешь!

Парадный мундир оказался ей не впору. Героиня. Спасительница. Жанна д’Арк, не меньше. Она хотела бы забыть, но он не отпускал, жадно выдавливая из нее подробности того вечера: куда она хотела свернуть? какую музыку слушала? что было на картинах уличных художников? Из-за этого то и дело всплывали новые воспоминания, а детали, казавшиеся незначительно-случайными, обретали смысл, довершая картину трагедии. И каждая новая деталь убеждала ее лишь в одном: она самозванка, и стоит только ему это понять, как он уйдет.

Выпестованная обида прорывалась наружу. Софья медленно сжала и разжала кулак и ткнула в зеркало:

— Смотри, смотри, что там? Вот туда и плюй. Я не могу ничего поделать с мировой несправедливостью, прогнозом погоды и земным притяжением. Я учительница в средней школе. У меня нет блога на несколько сотен тысяч подписчиков, где я могла бы говорить о том, что меня действительно волнует, а не о гаджетах, на покупку которых учительнице средней школы придется откладывать полгода. А что касается Васи, — она знала, что пора замолчать, но не могла, знала, знала же, куда ужалить, — так где же ты был, отец года, когда твой сын так нуждался в поддержке? Может, от меня и воняет, да от тебя не меньше, милый!

Он побелел и попытался что-то сказать, но она не дала:

— Мне рано вставать, я в душ. Будь добр, проветри здесь. И знаешь что, не смей больше курить у меня дома.

Из ванной она услышала, как хлопнула входная дверь.

* * *

Он мнется в нерешительности.

— А ваши ссоры принимали… другой характер?

— В каком смысле?

— Он поднимал на вас руку?

— Нет, конечно. Как вам вообще такое в голову…

— Знаете ли, чаще всего так и начинается: здесь накричал, там сорвался, потом оплеуха, побои, пока и не доходит до… сами понимаете.

— Андрей никогда бы не… — Софья спотыкается, мысленно обругав себя. — Хотя теперь я уже и не знаю, на что он действительно был способен.

Андрей не объявлялся. Поначалу Софье хотелось написать, объясниться, но пальцы словно немели, прикасаясь к телефону, а в голове раздавался голос — язвительный, презрительный, обвинительный. Слова Андрея все еще жгли ее где-то там, под шрамом. Мужская зубная щетка насмешливо посматривала на нее каждое утро в зеркале: «Ну что, сколько продержишься?» Сегодня Софья была в особенно дурном расположении духа: прошла неделя, подводя символическую черту под ее недолгим романом. Щетка полетела в мусорное ведро, а оттуда незамедлительно отправилась на свалку. Не то чтобы злосчастная щетка была единственной из оставшихся от Андрея вещей, но именно она раздражала Софью своей глупой символичностью.

Опустевшая квартира вызывала у нее тоску. По вечерам она охотно задерживалась после работы, чтобы не возвращаться к ехидной щетке (еще и зажигалке на балконе: ее она пока что избегала). Подготовка к спектаклю, репетиции, согласование сокращенного текста с Николаем Александровичем отвлекали ее.

Софья всегда симпатизировала историку: неизменно учтивый, неизменно внимательный, обращавшийся на «вы» даже к младшеклассникам и страшно их этим конфузивший, внешне напоминавший Чехова, в молодости он, должно быть, одним взглядом покорял старшеклассниц. При всей мягкости ему удавалось держать дисциплину в классах всех возрастов. Историю и обществознание в их школе знали назубок, а ученики Николая Александровича стабильно брали призовые места на олимпиадах. Даже профильные математические и естественно-научные классы упрашивали остальных учителей переносить тесты и устные опросы, если впереди маячила контрольная по одному из его предметов. Софью восхищало и даже немного пугало то безоговорочное уважение, почти поклонение, которое историк вызывал у школьников.

Николай Александрович напоминал ей Андрея тихим звучным голосом, вкрадчивой манерой общения. Его хотелось слушать. Он горел историей, не позволяя себе при этом сгорать, чувствуя детей. Несмотря на разницу в возрасте, ему удавалось удерживаться на одной волне с ребятами, и главным оружием в этой борьбе, как ни удивительно, были первоисточники: письма, газеты, дневники. Цитируя самые емкие, самые яркие, самые злободневно-актуальные фразы, ухватившие дух времени, он сближал эпохи, наполняя своей предмет жизнью, людьми, которые творили, чувствовали, дышали, — точно так, как это делают сейчас. Он умел находить связи между малейшими происшествиями, охотно проводил аналогии с событиями недавних дней, пусть и позволяя себе некоторые вольности в трактовке фактов. Непоколебимость авторитета спокойно позволяла ему рассуждать о популярных фильмах и сериалах, говорить о прототипах. К каждому периоду он составлял подборку фильмов и книг — их даже публиковали отдельной колонкой на популярном образовательном портале. Лишенный снобизма, он неустанно повторял, что самое важное — это дух эпохи. Если культура, в том числе массовая, позволяет это прочувствовать, почему бы ей не быть подходящим учебным материалом? Этим он значительно упрощал задачу Софье: привыкшие к рассуждениям ребята куда охотнее шли на контакт и на ее уроках, интересуясь обстоятельствами жизни и воспоминаниями писателей. В классах, где вел Николай Александрович, не было места спору «Лучше книга или фильм?» — все знали, что лучше история, которая лежит в основе.

Он регулярно проводил так любимые администрацией открытые уроки, на которых Софье довелось поприсутствовать. Тогда она и отметила, что Николаю Александровичу — в отличие от нее