Дрожь - Мэгги Стивотер

Только я снял с огня сковороду и разложил яичницу по тарелкам, как из тостера выскочил поджаренный хлеб. Я потянулся за ним одновременно с Грейс, и получился один из тех идеальных киношных моментов, когда герои случайно соприкасаются руками и всем становится понятно, что сейчас они будут целоваться. Только в нашем случае, когда я наклонился за тостом, Грейс каким-то образом оказалась в кольце моих рук, зажатая между столом и краем холодильника. Донельзя смущенный собственной неловкостью, я сообразил, что это тот самый идеальный момент, только когда увидел запрокинутую голову Грейс и ее закрытые глаза.

Я поцеловал ее. Легонько коснулся губами ее губ, ничего животного. Даже в такой миг я разобрал поцелуй по косточкам: ее возможные реакции, ее возможные интерпретации, мурашки, разбежавшиеся у меня по коже, несколько секунд, прошедшие от момента, когда я коснулся ее губ, до того, как она открыла глаза.

Грейс улыбнулась.

— И это все? — поддразнила она меня, но нежный голос не вязался с колкими словами.

Я снова нашел ее губы своими, и на сей раз поцелуй был совсем иным. Стоило ждать этого поцелуя шесть лет, чтобы ощутить сейчас, как оживают под моими губами ее губы, пахнущие апельсином и желанием. Ее пальцы пробежали по моим волосам, сомкнулись у меня на шее, такие живые и прохладные на моей разгоряченной коже. Я был как зверь, дикий и укрощенный одновременно, от меня остались одни клочья, и в то же время я никогда не был целостней. Впервые за всю свою человеческую жизнь я не пытался ни параллельно складывать слова в стихи, ни сохранить этот миг в памяти, чтобы обдумать впоследствии.

Впервые за всю свою жизнь

я находился здесь

и больше нигде.

А потом я открыл глаза, и остались лишь Грейс и я, Грейс и я — и ничего больше. Она, плотно сжимающая губы, словно пыталась сохранить мой поцелуй внутри, и я, силящийся удержать этот миг, как будто он был хрупкой птахой в моих ладонях.

Бывают дни, похожие на витражные окна, когда сотни маленьких кусочков, различающихся по цвету и настроению, собранные вместе, складываются в завершенную картину. Последние сутки были из их числа. Ночь в больнице — один участок, болезненно-зеленый и мерцающий. Темные предрассветные часы, которые я провел в постели Грейс, составляли второй, пурпурный и дымчатый. Затем морозно-голубое напоминание о моей другой жизни сегодня утром, и наконец сверкающий прозрачный участок — наш поцелуй.

На теперешнем участке мы сидели на потертом сиденье видавшего виды «форда-бронко» на краю заброшенной, заросшей автостоянки на окраине города. Смутно начинала вырисовываться общая картина, зыбкий портрет чего-то такого, что я всегда считал для себя недоступным.

Грейс задумчиво погладила руль и обернулась ко мне.

— Давай сыграем в «Двадцать вопросов».

Я удобно устроился на пассажирском сиденье с закрытыми глазами, греясь в лучах послеполуденного солнца, бивших сквозь лобовое стекло. Мне было хорошо.

— А ты разве не собираешься посмотреть на машины? Вообще-то, когда идешь что-то покупать, не мешает для начала рассмотреть все, что предлагают. Это правило любого шопинга.

— Я в шопинге не спец, — сказала Грейс. — Обычно я вижу то, что мне нужно, и беру это.

Мне стало смешно. Я уже начинал понимать, насколько подобное заявление в духе Грейс.

Она шутливо насупилась и скрестила руки на груди.

— Вернемся к вопросам. Это даже не обсуждается.

Я оглядел площадку, чтобы убедиться, что ее владелец еще не успел отбуксировать из леса машину Грейс, — здесь, в Мерси-Фоллз, буксировкой и продажей подержанных автомобилей занималась одна и та же компания.

— Ладно. Только, чур, неудобных вопросов не задавать.

Грейс придвинулась ко мне поближе и чуть сгорбилась, застыв в позе, которая была зеркальным отражением моей собственной. Судя по всему, это и был первый вопрос: ее бедро, прижатое к моему бедру, ее плечо, соприкасающееся с моим плечом, ее туго зашнурованная кроссовка поверх моего поношенного ботинка. Сердце у меня заколотилось, дав ей ответ лучше всяких слов.

Голос Грейс прозвучал по-деловому, как будто она понятия не имела, что со мной делает.

— Я хочу узнать, из-за чего ты превращаешься в волка.

Это было просто.

— Когда температура снижается, я становлюсь волком. Пока холодно только по ночам, а днем тепло, я чувствую приближение превращения, а потом холодает окончательно, и я превращаюсь в волка до самой весны.

— И все остальные тоже?

Я кивнул.

— Чем дольше ты волк, тем теплее должно быть, чтобы ты превратился в человека. — Я немного помолчал, решая, говорить ей сейчас об этом или нет. — Никто не знает, сколько лет будет превращаться туда-сюда. Для каждого волка этот срок свой.

Грейс молча смотрела на меня — точно с таким же выражением она смотрела на меня шесть лет назад, лежа на снегу. Сейчас я мог расшифровать его не больше, чем тогда. Горло у меня перехватило в ожидании ее ответа, но, к счастью для меня, она задала следующий вопрос.

— И сколько вас таких?

Я не мог назвать ей точную цифру, потому что многие из нас больше не были людьми.

— Около двадцати.

— Чем ты питаешься?

— Крольчатами. — Она нахмурилась, и я с ухмылкой добавил: — И взрослыми кроликами тоже. Я против дискриминации кроликов по возрастному признаку!

Следующий вопрос проследовал без промедления.

— Что было у тебя на морде в тот вечер, когда ты позволил мне прикоснуться к тебе?

Голос у нее не изменился, но глаза чуть сузились, как будто она не была уверена, хочет ли узнать ответ.

Мне пришлось напрячься, чтобы вспомнить ту ночь: ее пальцы, погруженные в мой мех, ее дыхание, от которого колыхались тонкие волоски у меня на морде, приправленное чувством вины удовольствие находиться так близко к ней. Парнишка! Тот самый, которого укусили. Вот о чем она спрашивала на самом деле.

— Ты хочешь сказать, что у меня на морде была кровь?

Грейс кивнула.

Я испытал легкий укол обиды за то, что она задала этот вопрос, но не задать его она не могла. У нее были все причины не доверять мне.

— Она была не его... не того парнишки.

— Не Джека, — уточнила она.

— Не Джека, — повторил я. — Я знал о нападении, но не участвовал в нем.

Мне пришлось глубже погрузиться в собственную память, чтобы вспомнить, откуда взялась кровь у меня на морде. Мой человеческий рассудок услужливо подсовывал логичные ответы: кролик, олень, сбитая машиной на шоссе мелкая живность,— и все они начинали немедленно перевешивать мои действительные волчьи воспоминания. В конце концов я извлек из глубин своей памяти настоящий ответ, хотя поводов гордиться собой он мне не давал.