Князь Серебряный - Алексей Константинович Толстой

И выше восходить в сиянье правды вечной

Нам врозь не суждено!

1858

МАДОННА РАФАЭЛЯ

Склоняся к юному Христу,

Его Мария осенила;

Любовь небесная затмила

Ее земною красоту.

А он, в прозрении глубоком,

Уже вступая с миром в бой,

Глядит вперед – и ясным оком

Голгофу видит пред собой.

1858

* * *

Дробится, и плещет, и брызжет волна

Мне в очи соленою влагой;

Недвижно на камне сижу я – полна

Душа безотчетной отвагой.

Валы за валами, прибой и отбой,

И пена их гребни покрыла;

О море, кого же мне вызвать на бой,

Изведать воскресшие силы?

Почуяло сердце, что жизнь хороша,

Вы, волны, размыкали горе,

От грома и плеска проснулась душа,

Сродни ей шумящее море!

1858

* * *

Не пенится море, не плещет волна,

Деревья листами не двинут,

На глади прозрачной царит тишина,

Как в зеркале мир опрокинут.

Сижу я на камне, висят облака

Недвижные в синем просторе;

Душа безмятежна, душа глубока,

Сродни ей спокойное море.

1858

* * *

Не брани меня, мой друг,

Гнев твой выразится худо,

Он мне только нежит слух,

Я слова ловить лишь буду,

Как они польются вдруг,

Так посыпятся, что чудо, —

Точно падает жемчуг

На серебряное блюдо!

1858

* * *

Я задремал, главу понуря,

И прежних сил не узнаю:

Дохни, Господь, живящей бурей

На душу сонную мою.

Как глас упрека, надо мною

Свой гром призывный прокати,

И выжги ржавчину покоя,

И прах бездействия смети.

Да вспряну я, тобой подъятый,

И, вняв карающим словам,

Как камень от удара млата,

Огонь таившийся издам!

1858

* * *

Горними тихо летела душа небесами,

Грустные долу она опускала ресницы;

Слезы, в пространство от них упадая звездами,

Светлой и длинной вилися за ней вереницей.

Встречные тихо ее вопрошали светила:

«Что ты грустна? и о чем эти слезы во взоре?»

Им отвечала она: «Я земли не забыла,

Много оставила там я страданья и горя.

Здесь я лишь ликам блаженства и радости внемлю,

Праведных души не знают ни скорби, ни злобы —

О, отпусти меня снова, Создатель, на землю,

Было б о ком пожалеть и утешить кого бы!»

1858

* * *

Ты клонишь лик, о нем упоминая,

И до чела твоя восходит кровь, —

Не верь себе! Сама того не зная,

Ты любишь в нем лишь первую любовь;

Ты не его в нем видишь совершенства

И не собой привлечь тебя он мог —

Лишь тайных дум, мучений и блаженства

Он для тебя отысканный предлог;

То лишь обман неопытного взора,

То жизни луч из сердца ярко бьет

И золотит, лаская без разбора,

Все, что к нему случайно подойдет.

1858

* * *

Вырастает дума, словно дерево.

Вроет в сердце корни глубокие,

По поднебесью ветвями раскинется,

Задрожит, зашумит тучей листиев.

Сердце знает ту думу крепкую,

Что оно взрастило, взлелеяло,

Разум сможет ту думу окинути,

Сможет слово ту думу высказать.

А какая то другая думушка,

Что ни высказать, ни вымерить,

Ни обнять умом, ни окинути?

Промелькнет она без образа,

Вспыхнет дальнею зарницею,

Озарит на миг душу темную,

Много вспомнится забытого,

Много смутного, непонятного

В миг тот ясно сердцу скажется;

А рванешься за ней, погонишься —

Только очи ее и видели,

Только сердце ее и чуяло!

Не поймать на лету ветра буйного,

Тень от облака летучего

Не прибить гвоздем ко сырой земле.

1858

* * *

Тебя так любят все! Один твой тихий вид

Всех делает добрей и с жизнию мирит.

Но ты грустна; в тебе есть скрытое мученье.

В душе твоей звучит какой-то приговор;

Зачем твой ласковый всегда так робок взор

И очи грустные так молят о прощенье,

Как будто солнца свет, и вешние цветы,

И тень в полдневный зной, и шепот по дубравам,

И даже воздух тот, которым дышишь ты,

Все кажется тебе стяжанием неправым?

* * *

Хорошо, братцы, тому на свете жить,

У кого в голове добра не много есть,

А сидит там одно-одинешенько,

А и сидит оно крепко-накрепко,

Словно гвоздь обухом вколоченный.

И глядит уж он на свое добро,

Все глядит на него, не спуская глаз,

И не смотрит по сторонушкам,

А знай прет вперед, напролом идет,

Давит встречного-поперечного.

А беда тому, братцы, на свете жить,

Кому Бог дал очи зоркие,

Кому видеть дал во все стороны,

И те очи у него разбегаются;

И кажись, хорошо, а лучше есть,