Ошибка Либермана - Стюарт Каминский

— Не надо шептать, — сказал Барри. — Мелисса только притворяется, что спит.

— Я не притворяюсь, — возразила Мелисса, глаза у которой были плотно закрыты.

— Ты на работу? — спросил Барри.

— На ежегодный медосмотр, а потом на работу, — ответил Либерман, глядя на внука, который сидел на полу. Барри был очень похож на отца, а значит, ни в малейшей степени не напоминал еврея. Волосы у него золотистые, как кукуруза, и прямые. Ростом он почти догнал отца и уже превзошел деда. Либерман подумал, что Барри похож на Спенсера Трейси в молодости.

— Ты знаешь, что произошло? — спросил Барри. — Между мамой и папой?

— Не всё, — ответил Либерман.

— Они говорят о разводе, — произнесла Мелисса все еще с закрытыми глазами. Девочка была так похожа на Лайзу, что у Либермана защемило сердце.

— Ну мы еще посмотрим, — сказал он.

— Ты не передумал идти на игру в понедельник? — спросил Барри.

— Не передумал, — ответил Либерман.

— А я пойду? — спросила Мелисса.

— Ты же бейсбол не любишь, — простонал Барри.

— Я люблю бейсбол, — заявила Мелисса. — Майкла Джордана.

— Он баскетболист, дура, — сказал Барри.

— Если мама разрешит, то пойдешь, — пообещал Либерман.

Барри снова застонал.

— Она станет проситься домой на третьей подаче, — вздохнул он.

— Не буду, — сказала Мелисса. — Я обещаю. У них там продают хот-доги.

— Что ты сейчас расследуешь, дедушка? — спросил Барри. Сестра ему надоела.

— Убийство, — ответил Либерман.

— Расскажешь мне потом? — спросил Барри.

— И мне тоже. — Глаза Мелисса так и не открыла. — А когда вернешься, принесешь бублики и сливочный сыр от дяди Мэйша?

— Это воскресная еда, глупая, — сказал Барри.

— Я не глупая, — возразила Мелисса. — Я буду спать. Разбуди меня, когда начнется «Порки»[21].

— Ну, я пошел, — сказал Либерман. — Бублики и сыр принесу.

Солнечное и теплое раннее утро обещало влажный и жаркий августовский день, характерный для Чикаго.

Либерман посмотрел на часы. Можно не спешить. Вместо того чтобы двинуться по Петерсон-стрит на восток, от центра, он поехал на юг по Калифорния-стрит, миновал двадцать кварталов, повернул на запад и направился к Кедзи. Там свернул к югу в поисках дома 4851, где надеялся застать Фрэнсиса Дюпри. Таксист, посадивший в свою машину женщину, выдававшую себя за Эстральду Вальдес, жил в Олбани-парк, прежнем районе Либермана. Первая забегаловка Мэйша на десять мест находилась в нескольких кварталах отсюда. Отец до их рождения владел маленьким ателье мужской одежды на Лоуренс-стрит, тоже в этом районе. Синагога Мир Шавот первоначально находилась в четырех кварталах от мастерской по обтяжке мебели, перед которой Либерман припарковал сейчас свою машину.

Теперь в этом районе жили преимущественно выходцы из Юго-Восточной Азии, несколько бедных евреев из России, горстка гаитян, выходцев с Ямайки и даже кажунов, как Дюпри. Местный совет Олбани-парк возглавлял независимый депутат Лестер Сакс, которого четыре раза переизбирали значительным большинством голосов в этом районе, где явка избирателей была чуть ли не самой низкой в городе. Городские власти полагали бессмысленными какие-либо переговоры с Саксом, не имеющим опоры в верхах, а потому Кедзи-авеню летом в последнюю очередь подметали, а зимой — очищали от снега. О переулках и говорить не стоит.

Дом номер 4851 Либерман отыскал между киоском, торгующим хот-догами, из которого несло вчерашним жареным луком, и лавкой букиниста, где в витрине стояли книги на иностранных языках. Фамилия Дюпри была написана карандашом на одном из почтовых ящиков сразу же за входной дверью. Пятеро других жильцов, квартиры которых находились над магазинами, написали свои фамилии самыми разными способами: от угловатых заглавных букв, нарисованных цветным мелком, до арабской вязи.

Либерман нажал на кнопку. Ему показалось, что он услышал отдаленный звонок. Ответа не последовало. Он повторил попытку — где-то открылась дверь и послышались шаги: по лестнице спускался человек. Либерман подошел к внутренней двери подъезда и посмотрел через грязное стекло. Тощий босой человек в серо-черном халате появился на ступеньках.

— Что вам нужно? — спросил он.

— Фрэнсис Дюпри?

— Ну?

Либерман показал свой жетон.

— Входите, — сказал Дюпри. — Эта чертова дверь не запирается.

Либерман стал подниматься по ступенькам вслед за Дюпри. Тот двигался медленно, потом закашлялся и вошел в открытую дверь квартиры на втором этаже. Либерман последовал за ним. Дюпри закрыл дверь, задвинул засов и накинул цепочку.

— Что скажете? — спросил Дюпри, оглядывая свою комнату.

Либерман посмотрел на Дюпри и подумал, что тому около пятидесяти, возможно, чуть меньше. Жизнь его здорово побила. Кожа нечистая, глаза слезятся, волосы желтые с проседью, — видимо, когда-то он их красил, но потом перестал. Комната вполне опрятная, мебель разномастная, дешевая — если такую увезет с собой очередной жилец, ее можно будет заменить за несколько долларов.

На столе маленький телевизор, в углу неубранная постель. Один предмет в комнате показался Либерману неожиданным: на столике с хромированными ножками и треснувшей столешницей из белого пластика лежала скрипка, поблескивая лаком.

— Играете? — спросил Либерман.

— Когда-то играл в любительском оркестре, — ответил Дюпри, тщетно пытаясь пригладить волосы. — Зарабатывать не удавалось, но получал удовольствие, знаете ли. А потом со мной случилось вот что. — Он поднял левую руку, на которой отсутствовали мизинец и безымянный палец. — Так что приличную вещь не осилить, — добавил Дюпри. — Играю немного для себя. Только я что-то разболтался, а у вас ведь есть вопросы. Хотите что-нибудь узнать о пассажирке, которую я подвозил прошлой ночью, верно? Мне диспетчер звонил. Сказал, что-то там непонятное происходит. Может, сядете? Пива хотите?

— Нет, спасибо. Прошлой ночью убили женщину, — сказал Либерман.

— Это как-то связано с моей пассажиркой? — спросил Дюпри. Он тронул скрипку и сел на кухонный столик. Колени у него были в шишках, а на лодыжках проступали следы укусов. Либерману приходилось и раньше видеть укусы блох.

— Где вы забрали ее сумки? — спросил Либерман. — На каком этаже?

— Точно не помню, — ответил таксист, глядя на свои ступни и шевеля пальцами ног. — Вроде бы на шестом. Она вынесла их из квартиры до того, как я подошел к двери. Сказала, что спешит. Я довез ее до угла Лоуренс и Бродвея. Она рассчиталась, дала чаевые и не сказала ни одного лишнего слова.