Тайный знак - Алёна Жукова

– Те, что там, – поднимала вверх пальчик Татьяна, – хамы, а если не хамы, то зверье. Не дала – получи срок! Припаяли мне связь с иностранцем, а Мишель успел только цветы подарить. Он француз, режиссер известный. Как увидел, сразу замуж позвал в Париж, а я отказала. Объяснила, что тут родилась, тут и жить буду, пока не помру.

– Тут – это где? – ехидно спросила Зинаида. – Здесь, что ли? В помойке этой лагерной, куда тебя выбросила твоя собственная страна?

– Не страна, а те, кто окопался наверху. Ой, как они еще пожалеют. Девчонки, я точно знаю, что правда победит и мы все будем свободны. Главное – верить и не вешать нос. Вперед! Давайте распределим, кто что поет и читает…

Все дни до праздника Татьяна, Зинаида, Катерина и Анастасия работали с утра до ночи. Клуб теперь сиял свежей побелкой, лавки покрашены, трибуну они обтянули новым кумачом. Настя была счастлива. Вернулся аппетит, тошнота прошла, и теперь она наворачивала лагерную баланду за обе щеки. «Это Мишенька помог», – думала она то ли о будущем сыне, то ли о Михаиле-старшем. В том, что родит мальчика, даже не сомневалась. Родить должна была в сентябре. Сейчас уже май, а там и лето пробежит – не заметишь: все лучше, чем зима лагерная. Ничего, выживем!

Первомайский концерт прошел на отлично. Гвоздем программы была Татьяна Карпинская: лихо отбивала чечетку, плясала, пела, читала стихи. Зал обмирал от восторга: как же, живая Карпинская, хочешь – сиди и любуйся ямочками на ее щеках, золотыми кудряшками, стройной фигуркой, хочешь – прикажи, и танцевать будет до утра. Ее подруги тоже заслужили аплодисменты – они исполняли народные песни, и все втроем, и поодиночке. Участников для концерта Татьяна набрала и среди охраны, и среди осужденных. И те и другие побаивались ее одинаково. Ленивым на репетициях влетало здорово, но тех, кто старался, она хвалила от души. Зрители оглушительно хлопали, начальник лагеря прослезился. Тут же, в обновленном клубе, накрыли высоким чинам стол.

Спустя неделю после концерта начальник лагеря получил почетную грамоту НКВД «За развитие культурно-массовой работы среди осужденных». «Концертный актив» в лице четырех женщин он не расформировал, а поручил им заняться выпуском стенгазеты «Светлое завтра». Теперь Настя была за редактора и корректора. Зинаида ходила по лагерю, собирала заметки. Катя и Таня рисовали, вырезали, клеили, сами писали стихи и рассказы. Работа в пошивочном цехе, а ее никто не отменял, после лесозаготовок казалась им отдыхом – шили рубашки, платья, вышивали наволочки для подушек. Хоть от долгого сидения и ломило спину, Насте нравилось – руки сами делали работу, а она могла думать о Михаиле, мечтать, что появится хоть какая-то возможность дать ему о себе знать. Переписка была разрешена только с близкими родственниками, а кроме отца, который получил десять лет без права переписки, у нее никого не было. Семен не в счет. Она однажды отправила ему короткое сухое письмо, но ответа не пришло. Писать Михаилу было опасно – это могло ему навредить, но так хотелось, чтобы он узнал о будущем ребенке, о счастье, которое подарил.

Прошло почти полгода с ареста Насти, а Михаилу так и не удалось выяснить, где она и по какой статье осуждена. Попытка узнать через Чиргунова о ее судьбе не увенчалась успехом: он так и не вернулся в Москву ни через месяц, ни через два. Его отправили в ответственную партийную командировку на западные рубежи страны. Михаил мучился от неизвестности, ненавидя себя за беспомощность. Он перестал спать по ночам, жить не хотелось. Частенько листал Настину библию – так он теперь называл книгу. Однажды, коротая над ней бессонную ночь, ненадолго провалился в дрему, но тут же очнулся от странных звуков: на его кровати лежала закутанная в черные монашеские одежды, худая, как скелет, старуха. Она тяжело дышала, сипела, пытаясь что-то сказать. Сквозь невнятное бормотание и кашель он расслышал:

– Война завтра, торопись… Глубоко схорони книгу, а то сына не увидишь, жена не вернется… спрячь…

Михаил потер руками лицо и окончательно проснулся. Старухи не было, но в голове застряли слова: «Война, сын, жена, книга, спрячь…» Светало. Дворник за окном мел двор, и это скребущее «спрячь, спрячь…», казалось, рождалось от шарканья метлы об асфальт.

Весь день Михаил не находил себе места. Сон был настолько реальным, что отделаться от него он никак не мог. О какой войне вещала старуха? Откуда сын и жена? То, что книгу спрячет, решил давно, ведь ею так дорожила Настя. Он даже придумал куда. Вечером поехал на дачу. После той счастливой новогодней ночи ни разу он туда не возвращался. С порога понял – побывали воры, но взяли негусто. Гораздо хуже было то, что потайной ящик в комоде оказался взломанным, а семейные фотографии украдены. Значит, неспроста следователь ему «сестру» подсовывал. Надо готовиться к худшему.

Прибравшись в доме, Михаил захватил лопату и вышел в сад. Книгу он заранее упаковал в свинцовый ящик и раздумывал, куда лучше его закопать. Заходящее солнце вдруг пробилось сквозь пирамиду высокой елки, полыхнув пучком ярких огней. Михаил пригляделся и подошел к елке поближе. На мохнатых зеленых лапах так и остались висеть игрушки с Нового года. Трубочист, мальчик на санках, собачка с закрученным хвостиком покачивались на ветру, отражая закатные лучи. И только серебристый ангел валялся у корней, выпачканный в пыли. Михаил поднял игрушку, сдул пыль и повесил на то же место, куда зимой определила его Настя.

– Мы дождемся ее, вот увидишь! Она обязательно вернется, – сказал он, щелкнув ангела по крылышкам.

Тот раскрутился на веревочке и весело заблестел.

Штык лопаты вонзился в сухую землю под елкой. Через полчаса книга была спрятана, и Михаил, отчего-то совершенно обессиленный, побрел к дому. Июньские сумерки стелились мягко, вытесняя ароматы жаркого дня сыростью ночной прохлады. Он и не заметил, как солнце провалилось за горизонт, но вспомнил, что завтра наступит самый длинный день года, а ночь – самая короткая. Решил заночевать на даче – воскресенье, спешить некуда. Прилег на кровати, которая, казалось, еще пахнет Настей. Проплакал всю ночь, а на рассвете началась война.

О войне заключенные узнали из приказа об ужесточении режима: увеличилась норма выработки, урезали паек, переписка запрещалась для всех, а бесконвойный режим отменялся даже для тех немногих, кто раньше мог выходить за пределы лагеря. Грозное и страшное это слово – «война» не укладывалось в голове никак. Бывших военных, сидящих не по политическим статьям, отправляли на фронт. Они радовались, не страшась смерти на передовой, – смерть в бою казалась легче, чем та, что караулила в лагере на каждом шагу.

Вместо наволочек и пододеяльников пошивочный цех перешел теперь на шинели, гимнастерки и шаровары. Обстрачивая очередную шинель, Настя думала, что, может, именно эта достанется Михаилу, согреет его. Иногда становилось страшно: а вдруг Михаила убьют? – и тут же подступали слезы.

Миша родился в сентябре – тощий, с длинными ступнями и длинными пальчиками на руках. Не плакал, лишь пищал тихонько. Татьяна принесла в подарок «торт» – буханку хлеба с разложенными на ней шоколадными конфетами, которые носил влюбленный в нее комендант, и еще маленького резинового медвежонка со свистком – выменяла в соседнем бараке на черепаховый гребень.