Царский блицкриг. Боже, «попаданца» храни! - Герман Романов

— Братец, давай помогу! Ты не ранен?

Сильные руки встряхнули Константина Петровича, небрежно ощупали, как барышник коня. И поставили на ноги, поддерживая.

— Кажись, не ранен, придавили только. Пить хочешь?

Константин только судорожно кивнул, и тут же горлышко фляги прижалось к его губам. Он жадно стал глотать теплую воду, которая показалась ему сладостным нектаром. И силился открыть глаза — однако это оказалось невозможным. Он видел только красноватый свет сквозь веки, понимал, что очи уцелели, но вот открыть не мог.

— Эко тебя отделали, — участливый голос произнес слова с усмешкой. — Но ничего, русский солдат завсегда крепок. Меня под Кагулом еще славней янычары разделали, когда каре прорвали, а я ничего, выжил. На следующий день бодрячком был. А ты молодец, до конца на ногах держался. Вот когда упал, так я и подоспел. Над тобою встал, чтоб не затоптали тебя, парень, всмятку. Успел, как видишь.

Спокойный голос балагурящего солдата наконец привел Константина Петровича в сознание — царевич принялся размышлять над словами ветерана. Был на Кагуле, каре его прорвали — тогда только апшеронцы большие потери понесли. Именно на выручку этого полка отец тогда гренадеров повел. А раз сейчас он живой, то на его спасение именно апшеронцы подоспели, а сапог, что увидел, прежде чем потерять сознание, красным был отнюдь не от крови. Потому что только этот полк был обут в такие сапоги, в знак признания беспримерной доблести, когда солдатам приходилось сражаться по колено в крови. Не иначе как дошла его депеша князю Багратиону, раз на выручку генерал самый лучший полк бросил.

— Дай-ка я тебе лицо протру, братец. Ну и распухло, будто упырем стал. Шучу, шучу — не обижайся, барчук. Я такой же сержант, как и ты, только не взводный, а фельдфебель.

Мокрая тряпка своим прикосновением к лицу принесла облегчение, и царевичу стало хорошо. Мысленно он усмехнулся — заслуженный старый вояка крепко обмишурился, приняв его за вчерашнего кадета, немного послужившего и получившего старшего сержанта, обычного взводного, коих много в армии. Даже поговорка появилась новая — больше взвода не дадут, дальше фронта не пошлют.

А вот фельдфебель — птица иного полета: на роту он один полагается, и только из старых и опытных солдат, что не меньше двадцати лет служебную лямку тянули. Вот только понимает служака, что барчук в офицеры выйдет, а он как был старшим сержантом, так им и останется.

— Вот и все. Глазки-то открой, братец. Кровь у тебя спеклась, вот веки и прилипли!

Константин открыл глаза — мир вокруг него оказался светлым, а не кроваво-красным, как ему тогда показалось. Как, оказывается, жить хорошо! Ну ее на фиг, эту войну!

Стокгольм

Граф Густав Мориц Армфельт пребывал в скверном расположении духа. Слухи о близящейся войне с Россией оказались не вздором, а самой доподлинной реальностью. Это ему подтвердил час назад вице-адмирал Вахтмейстер. Старая лиса явно что-то замыслила — моряк откровенно попытался прощупать настроение в прошлом любимчика преждевременно умершего короля Густава. И было отчего так поступить — судя по всему, воевать с Российской империей шведам явно не улыбалось.

Даже наоборот, не только третье сословие в лице фабрикантов, купцов и торговцев, но и значительная часть дворянства выступала за тесное сближение с восточным соседом, по примеру датского.

«Император Петер родной внук от сестры Карла XII и имеет прав на наш престол больше, чем нынешний король, женатый на его дочери», — слова адмирала громко прозвучали в мозгу Армфельта.

Граф хищно улыбнулся — да, это так, Петр Федорович весьма популярен среди шведов как громкими победами, так и той политикой умиротворения, что долгие годы вел. Недаром владельцы железных рудников и металлургических заводов неясные слухи о войне встретили не столько панически, сколько с нескрываемым озлоблением — перспектива потери большей части значительно возросших за последнее время доходов на торговле с восточным соседом привела их в невиданную доселе ярость.

— А ведь король с огнем играет, — задумчиво пробормотал Армфельт. — Против него и кошелек, и шпага. С купцами и дворянством воевать чревато, не посмотрят на сан.

Граф знал, что сейчас высказал. Сам он давно ненавидел короля, еще с тех пор, как тот был герцогом Зюдерманландским. И все началось еще 12 лет назад, в тот знаменательный день, когда Армфельт сочетался со знатной девицей Гедвигой из рода Делагарди.

Они с невестой сидели на балконе, любуясь на красочную процессию, что организовал для своего друга барона король Густав. Завершала ее группа наездниц на великолепных лошадях, фрейлин королевы. И вдруг одна молодая девушка, в костюме сказочной нимфы, погнала своего коня галопом и вздыбила его прямо перед женихом.

Она с вызовом посмотрела на него так, что сердце Армфельта будто огненная стрела пронзила, он задохнулся от внезапно нахлынувшей страсти, позабыв про молодую жену. А ветер растрепал длинные волосы нимфы, обнажив великолепные плечи. То была Магдалина Руденшольд.

Он влюбился мгновенно, без памяти, и прямо от свадебного стола, не дожидаясь первой брачной ночи, отправился искать свою Магдалину, а найдя, они заключили друг друга в пылкие объятия.

Нравы при шведском дворе были еще те — оскорбленная невеста одна рыдала в широкой постели, а король с недоумением спрашивал придворных: «Куда же делся мой любимый Армфельт? Если он решил переиграть свадьбу, так можно было бы сделать это и завтра! Нельзя же так бесстыдно нарушать МОЕ торжество!»

Впрочем, никто не придал значения случившемуся, кроме одного человека, что тоже воспылал животной страстью к раскованной молодой фрейлине. И пусть была бы его жена — Армфельт бы не так обиделся, но посягнули на его любовь. И не просто посягнули — через год герцог Зюдерманландский, этот стареющий ловелас и мистик, супруга которого была на двадцать лет моложе, стал королем…

Дарданеллы

Капитан второго ранга Семен Иванович Хорошкин с улыбкой посмотрел на маленького «хранцуза», как мысленно он окрестил молодого бригадира. Самоуверен юноша, но без нахальства, спокоен, дело военное знает добре, пушки удачно поставил. Но вот только как поведет себя, когда османские корабли в пролив войдут?

— Сдюжишь, Павел Александрович? — вполголоса поинтересовался старый моряк.

— Что значит «сдюжишь»? — на ломаном русском спросил Бонапарт.

В последние часы бригадир не знал ни минуты покоя: к узости пролива приближались десятки парусов — турецкий флот только сейчас смог отойти от шока, вызванного столь стремительным развитием событий.

— Их нельзя пустить в пролив, господин бригадир. Надеюсь, что нам это удастся сделать. Или помрем здесь все!

Хорошкин сказал это без всякой рисовки — тридцать пять лет отдал он флотской службе да еще два года в гвардии отслужил. Семью и детей не завел, чинов больших не выслужил. Его подчиненные, с кем он турецкие корабли под Очаковом в первую войну взрывал, давно каперанги или командоры, а некоторые и орлов на погоны выслужили.