Прорыв - Юрий Сергеевич Аракчеев

игры, легкие, ни к чему не обязывающие отношения, главным образом с противоположным полом. Конечно, нелегко взрослому, отягощенному комплексами, неудачами и запретами, сохранить детскую непосредственность, но тут-то и помогает вино. Да, не всегда, да, увы, далеко забрались мы в своих глупостях, неведении и страхах. И все же именно путешествия, женщины и вино – наивные, естественные радости – как раз и предполагают наслажденье моментом, праздник человеческих чувств, попытку возвращения в беззаботное детство…

И весь этот день в «Новом свете» был для нас как раз таким – детским в самом лучшем смысле этого слова, и что интересно – совсем без вина. День Свободный, день-Мечта, день Сам-по-себе, без прошлого и будущего, день радости, музыки, день-Песня.

А вот еще одно правило оккультных философов: умирая, испуская дух, расставаясь с телом земным, устремляйте люди, свои помыслы к высшим мирам. Кто-то унесет с собой сожаление о покинутых вещах, гастрономических радостях, «положении в обществе», счете в банке, «победах», а кто-то – образ цветка, сверкающего каплями утренней росы, пенье птиц, говор лесного ручья, шум волн, аромат осенней листвы, крик петуха на заре… Или – неизъяснимую прелесть улыбки женщины (или мужчины), смех ребенка, таинственную магию женского тела, поэзию прикосновений… А еще – музыку стихов, музыку слов, музыку звуков. «Устремляйте, люди, свои помыслы к высшим мирам»…

Мы опять шли по полуразрушенной «царской тропе», местами до блеска отполированной множеством разных подошв, начали осторожно спускаться к «Царскому пляжу», расположенному в тихой, скрытой от ветра сейчас Царской бухте. Сверху вода была скорее изумрудной, чем синей, совершенно прозрачной – видно было подводные камни и буро-зеленые водоросли. Те же реликтовые кудлатые сосенки карабкались по склонам, чудом удерживаясь на крутой каменистой поверхности…

И вот Царский пляж, тоже населенный купальщиками, но в меру, да и люди приятнее – молодые, стройные. Не каждому по силам сюда добраться… Мы с интересом разглядывали их – и все же только одна из девушек – тоже длинноволосая, но светлая, – могла бы составить какую-то конкуренцию моей индианке. Гармонично сложенная, хотя и менее спортивная, чем Галя, более изнеженная, женственная, она была великолепна. Да, Мать Природа неисчерпаема – среди женщин, так же, как и среди цветов, нельзя отыскать единственную и абсолютную королеву. В том-то и непреходящая, вечная ценность огромного мира, что он разнообразен – и прелесть и яркость одного роскошного существа не может – и не должна! -затмевать прелесть и яркость другого. Прекрасная, восхитительная моя индианка понимала, оказывается, и это…

А бутылка вина, между прочим, так и осталась нераспечатанной. От окружающей нас красоты мы и так были пьяны…

И время словно остановилось, только солнце потихоньку снижалось, удлиняя тени и делая все более непроглядной морскую даль…

Было еще несколько блаженных, фото-созерцательных действий, пока не кончилась у меня цветная пленка. А самые последние кадры – в глубине «Шаляпинского грота», в полукруглой нише, в позе восточной жрицы с греческим профилем. В поднятой руке держала она по моей просьбе цветок – словно символ Жизни и Вечной Женственности… И представилось мне, как, может быть, именно здесь когда-то держала в руке тоже какой-то символ другая женщина-жрица, давным-давно, в ускользающей ретроспективе времен…

А потом мы быстро шли обратно, к пристани Судака, и радостно я отмечал, что несмотря на пройденные километры была в ее походке все та же грациозная легкость.

Мы опаздывали на последний пароход, шли очень быстро, потом почти бежали, и опять, глядя на нее, я подумал, что она – словно пионервожатая или даже пионерка из Артека в своих серых шортах…

Пароход был почти пустой – только когда уже вошли на него и сели на нижней, закрытой палубе, она призналась, что очень устала. И опять, как ребенок, прильнула ко мне, положив голову мне на плечо. А потом в каком-то детском порыве, сказала, смущаясь, что не против как раз сейчас выпить вина. Я откупорил бутылку, мы выпили потихоньку, сидя спиной к редким остальным пассажирам, она тотчас слегка захмелела, развеселилась, и мы целовались фактически на виду у всех, и я учил ее пить «по-французски» – набирая в рот вина и в поцелуе отдавая его другому. Ей очень понравилось, она смеялась, как девочка, и действительно была сейчас ребенком, как, впрочем, совершенно счастливый и я. Потом мы потихоньку, почти шепотом, пели разные песни, почти без слов, и удивительно, что одни и те же песни одновременно приходили обоим в голову. Так, с тихими песнями, и доплыли до нашего поселка.

Сходили с парохода уже в полной темноте. На пристани, на набережной горели редкие фонари, но люди, конечно, ходили – мы прошли через темные кущи парка, поднялись в мою комнату… И оба отметили, сколь многое изменилось для нас за один этот великолепный день – каким сереньким, незначительным казалось то, что предшествовало: Вася-Роберт, девчонки… Мы – изменились? А может быть – вернулись к себе?

Конечно, сразу легли и как-то обидно быстро уснули – усталость от длинного ярчайшего дня сморила нас. Утром я проснулся, как всегда в шесть, но ей нужно было быстрее идти на турбазу и собираться.

К ее автобусу мы, увы, не опоздали… Хотя вчера, когда возвращались и шли уже к дому, она между прочим сказала:

– Хорошо бы завтра проспать, я бы тогда не уехала…

Но я воспринял как шутку и не придал значения.

14

И вот что странно: утром стало у меня появляться чувство, похожее на усталость: не пресыщение, конечно, но все же усталость – ведь вчера и позавчера мы без конца смотрели в глаза друг другу, взаимно радуясь и умиляясь, не припомню, чтобы было у меня с кем-то такое еще, я и не мог не смотреть, потому что видел, как лицо ее расцветает с каждым днем, с каждым часом. И все же ощущал в утро ее отъезда какое-то замедление, что ли. Как все слишком сильное, любовь и радость, очевидно, требуют чувства меры – и нечто, похожее на усталость, все-таки наступило.

Ах, как же прекрасны были два наших счастливых дня! Однако провожая ее к автобусу, испытывая горячее чувство благодарности и любви, я все же ощущал не грусть, а легкость какого-то освобождения, что ли. Странную легкость – ведь она уезжала…

На турбазе царило оживление – отъезжала не она одна, готовясь к отъезду, ходили мимо девушки, среди них встречались и вполне привлекательные, я с симпатией смотрел на них, вспомнил и тех, которые были у нас на танцах – двух Лен и Таню, –