Солдат всегда солдат. Хроника страсти - Форд Мэдокс

Вы, наверное, догадались, что дело происходило в 1895 году, за девять лет до описываемых событий: до того, как Флоренс взяла верх над Леонорой, и того, чем все это в конце концов обернулось… В общем, Леонора просто заставила Эдварда переписать на нее все состояние. Да он бы под ее нажимом и не то еще сделал: добродушный увалень боялся ее, как черт ладана. Боялся и восхищался, наконец, просто любил, как мужчина любит женщину. Она же, надо сказать, этим пользовалась, обращалась с ним так, словно его недвижимость попала в руки комиссии по делам банкротства. Поделом, я думаю.

Так что первые три года их супружеской жизни она работала, не покладая рук. То и дело всплывали долговые обязательства, а проку от этого уязвленного честолюбца никакого не было. Вдобавок, кроме охотничьего азарта, он обладал поразительной чертой — совестливостью. Хотите верьте, хотите нет, но он настолько уважал чистоту Леонориных помыслов, что ему была ненавистна, противна одна мысль, что она может узнать о его очередной пакости. Вот он и отбивался от любых обвинений в свой адрес. Он, видите ли, стремился сохранить девственную чистоту жениных помыслов. Я не выдумываю — он сам признался мне в этом во время наших долгих прогулок в последний… — ну в общем когда девочка была на пути в Бриндизи.

Как видите, волнений у Леоноры в эти три года хватало. А потом они возьми да крупно поссорься! Разругались вдрызг! Казалось бы, с чего вдруг? Жили бы себе и жили, как раньше: Леонора продолжала бы втайне ненавидеть Эдварда, а тот прятал бы свои чувства. Однако все вышло совсем не так… Мало того что Эдварду были не чужды страсти (потом он в них раскаивался), так его еще отличало и чувство долга, которое накладывало на него положение в обществе. К сожалению, ответственность эта часто выходила ему боком, оказывалась слишком дорогим удовольствием. Надеюсь, рисуя картину Эдвардовых прегрешений, я не заронил у вас подозрение в том, что он безнадежно погряз в пороке. Ничуть — наоборот, он был до мозга костей сентиментален. Взять килсайтскую историю: служанка, которую он поцеловал, была премиленькая особа, но главное — у нее был совершенно безутешный вид. Целуя ее, я уверен, он хотел не только и даже не столько утолить свою страсть («не утерпел», помните?), сколько успокоить и утешить страдающее существо. А поддайся она на его ласки — уверяю вас, он разбился бы в лепешку, но снял бы для нее небольшой домик в каком-нибудь тихом месте вроде Портсмута или Уинчестера и, что самое интересное, лет пять был бы ей верен. Да-да, с него сталось бы.

В «послужном списке» любовных побед Эдварда было всего две сердечные привязанности, дорого ему стоившие, — одна к любовнице великого русского князя, а другая — к героине письма, автор которого шантажировал нашего незадачливого любовника, — именно его-то и вскрыла Леонора. Второй случай и был уже настоящим романом с женщиной приятной во всех отношениях. Роман возник вслед за историей с любовницей великого князя. Новая дама сердца была женой полкового друга, поэтому скрыть от Леоноры эту страсть было невозможно, а любовь была действительно сильной, и отношения продолжались несколько лет. Как видите, чувства Эдварда развивались вполне логично, по нарастающей. Начав со служанки, он обратил свою страсть сперва на куртизанку, а затем на весьма приличную женщину, которая очень неудачно вышла замуж. Судите сами: муж ее, мерзавец, годами шантажировал бедного Эдварда, вымогая разными способами от трехсот до четырехсот фунтов в год — угрожая при этом разбирательством в суде по бракоразводным процессам. Потом появилась Мейзи Мейден, после возникла еще одна интрижка, и, наконец, под занавес, его посетило подлинное чувство. Ведь его брак с Леонорой не был самостоятельным решением — за него решили родители, и, хотя он ею бесконечно восхищался, не мог и дня прожить без ее моральной поддержки, никаких других чувств, кроме нежной заботы, он ей не выказывал…

Впрочем, его поистине тяжкие прегрешения в большинстве своем носили характер благородный, подобающий его положению в обществе. Если верить Леоноре, он без конца попустительствовал арендаторам, прощая недоимки и давая понять, что большего с них уже не спросят. Сколько пьяниц он спас от тюрьмы в суде присяжных — не перечесть! Сколько проституток должны быть ему обязаны тем, что он пристроил их в приличные дома! О детях и говорить нечего — здесь щедрость его не знала границ. Не могу сказать точно, какое количество выбитых из седла и оказавшихся на дне изгоев он спас и обеспечил работой — Леонора называла мне число, но, боюсь, она преувеличила: повторять его здесь не имеет смысла, вы мне все равно не поверите. Так вот, всю эту богоугодную деятельность, все это радение на благо человечества Эдвард, похоже, воспринимал как личный долг — включая баснословные пожертвования больницам и скаутам, устроителям сельскохозяйственных выставок на призы и обществам борьбы с вивисекцией…

Разумеется, многое из этого стараниями Леоноры было пресечено. Довод был простой: после эскапады с наложницей великого князя, на которую Эдвард ухлопал столько денег, они были не в состоянии поддерживать поместье Брэншоу с прежним размахом. В итоге арендаторов заставили платить, как раньше, по высоким расценкам; пьяниц повыгоняли с теплых местечек, а во всевозможные общества послали уведомления о том, что больше пожертвований не предвидится. С детьми она обошлась помягче: почти всех их держали на балансе до тех пор, пока не настало им время идти в ученики или прислугой. Своих детей у Леоноры, как вы поняли, не было.

Да, Леонора была бездетна, и винила она в этом только саму себя. Она ведь происходила из обедневшей ветви рода Поуиз, и, выдавая дочь насильно за старину Эдварда, родители не дали за ней ни гроша, так что собственных средств у нее не было, и, главное, они не удосужились внести в брачный контракт условие о том, что рожденных в браке детей следует воспитывать, как католиков. Для Леоноры это было, конечно, равносильно духовной смерти. Надеюсь, из моего рассказа вы поняли, что она была ревностной католичкой, с сильным, жестким характером, как у всех английских католиков. (Несмотря на всю мою любовь к Леоноре, я, признаться, терпеть не могу этот тип; во мне с детства живет безотчетный страх перед блудницей в Алом Плаще,[44]который неведомо кто внушил мне в тиши нашей уютной квакерской молельни на Арч-стрит в Филадельфии.) То, что Леонора неправильно повела себя в отношениях с Эдвардом, мне лично кажется следствием этой особой английской формы католичества. Ясно, что у нее не было другого выбора. А жаль. Увы, она не могла допустить, чтоб он опускался все ниже и ниже, до положения бродяги благородных кровей, соблазнявшего красоток где ни попадя. Я говорю, «жаль», поскольку тогда он причинил бы гораздо меньше вреда своим близким, да и самому ему было бы гораздо легче. В любом случае, у него было бы гораздо меньше возможностей транжирить деньги, а потом раскаиваться. А мастер каяться он был хоть куда.

И надо ж было так случиться, что Леонорина непреклонная совесть английской католички, железная воля, хладнокровие — то есть все, что могло бы стать для Эдварда благом, — даже ее терпение — шло ему во вред. Она истово и наивно верила, что Римская церковь не одобряет разводы. Истово и наивно внушала себе, что Церковь велит ей взвалить на себя тяжелейший крест — заставить Эдварда Эшбернама хранить супружескую верность. В Англии такой тип поведения называют неортодоксальным, а у нас в Соединенных Штатах Америки по-другому — папским. Конечно, английские католики усвоили его не от хорошей жизни. Если подумать, через что они прошли — веками их подавляли, совершенно слепо и враждебно, отлучали от государственных постов, держали на положении маленького осажденного гарнизона в чужой стране, приучая действовать осторожно и безупречно-расчетливо, — если все это вспомнить и сложить вместе, то получится именно та гремучая смесь, о которой я говорил. Если не ошибаюсь, в Англии паписты даже официально принадлежат неортодоксальной общине.[45]