Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019 - Кира Долинина

Как, собственно, и многое у Пикассо – его воля проламывает стены и рушит устои. Чистый лист, которому суждено стать частью книги, для него такой же вызов, как огромный холст. Чтобы проверить это, стоит посмотреть хотя бы на те книги, в которых Пикассо – это один-два рисунка, никаких «сюит». Вот ведь был хитер, одного росчерка было достаточно, чтобы такая книга навсегда вошла в анналы как «книга Пикассо».

19 февраля 2018

Екатерину Великую изучили в музее

Выставка «Екатерина Великая в стране и в мире», ГРМ

Русскому музею пришлось тяжело: тему Екатерины Великой и ее несравненных достоинств во всех областях государственной и общественной жизни уже давно и очень твердо держит Эрмитаж. Что абсолютно логично – музей самым великим в своем собрании обязан Екатерине, в нем хранятся лучшие ее портреты и самые знаменитые реликвии, здесь ступала ее нога, и вообще сам музей и есть памятник императрице, и даже свой день рождения он отмечает в день Святой Екатерины. Понятно, что выставки о Екатерине в самых разных изводах Эрмитаж сочиняет постоянно, и они чрезвычайно востребованы.

На этом фоне собрание Русского музея куда скромнее, нужного пафоса нагнать трудно, дворцовую роскошь и купленные императрицей шедевры надо сразу исключить, Вольтера и Дидро – забыть, интимные забавы и интриги – вывести за скобки. Если прибавить к этому затейливую вязь и узость коридоров и небольших залов Михайловского замка, в которые приходится вписывать экспозицию, то замахнувшийся на эту большую тему музей хочется заранее пожалеть.

Что же ему остается? Остаются прежде всего живописные портреты, которыми славно русское искусство второй половины XVIII века и которые, включая работы иностранцев, так называемую россику, вполне способны рассказать самые разные истории. Русский музей выбирает историю Екатерины как властительницы удачливой, себялюбивой, государственницы и законотворительницы, окруженной славными просвещенными и опытными мужьями. Если сюда прибавить образ чадолюбивой бабушки, заранее разделившей свой «русский мир» на западный (для Александра) и восточный (для Константина), то картина получается почти идиллическая. Проблемы с перегревшимся в ожидании трона сыном и убитым заговорщиками мужем тут опущены. А то, что выставка проходит в замке бедного Павла Петровича, мать свою ненавидевшего, никак не комментируется, нелепость ситуации каждый посетитель должен оценивать самостоятельно.

Портретная галерея, представленная на этой выставке, великолепна. Если не с художественной точки зрения (многие портреты – повторения с оригиналов, хранящихся в Эрмитаже), то с исторической. Есть все иконографические типы Екатерины (а их, согласно словарю Ровинского, 14), есть парадные портреты, есть более домашние, есть на коне в преображенском мундире, есть в дорожном платье, чуть ли не растрепавшаяся, есть знаменитая старушка в чепце и с левреткой, какой императрицу встретила капитанская дочка в царскосельском парке. Самые интересные тут работы русских живописцев. Левицкий, Боровиковский (из ГТГ), Рокотов, Шибанов, в отличие от иностранных мастеров, допущенных до тела позирующей им властительницы, писали ее лицо по чужим образцам, и при этом умудрились создать самые тонкие и сложносочиненные портреты Екатерины.

Но есть здесь и зал, способный увести внимательного зрителя от центральной героини выставки: екатерининские «орлы», фавориты, полководцы, ученые, законодатели. Удивительный людской поток, где красивые и толстомордые, горделивые и усталые, надменные и приветливые лица – Суворов и Орлов, Потемкин и Зубов, Салтыков и Мусин-Пушкин, Голенищев-Кутузов и Грейг – сливаются в портрет времени, портрет царствования, когда многие достойные сыны отечества смогли совершить свои подвиги на военной и гражданской службе.

Служение отчизне, по сути, еще одна тема выставки. Военные победы «времен Очакова и покоренья Крыма» отражены последовательно, но без государственной крымской истерики: морские сражения с турками с их ночными пожарами и роскошными построениями куда зрелищнее видов пустынной Тавриды. Отлично, через орденские сервизы и ленты на портретах, показана сложившаяся к тому времени орденская система, которая с введением Екатериной Георгиевского (для военных) и Владимирского (для гражданских) орденов стала стройной и внятной. Тут было кого награждать и чем награждать.

Екатерина в Русском музее – персонаж исторический, а не из человеческой комедии. Ее как таковой тут нет. Как нет и того корпуса изобразительных текстов, который мог бы отвечать за русский век Просвещения и роль Екатерины в нем. Но нет тут и частых в отечественной историографии сетований про немецкую, страны и языка не знающую, принцессу, которая беззаконно уселась на императорский трон. Великая княжна Екатерина Алексеевна, в которую обратилась в России София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская, темноволосая, напряженная, нелюбимая жена нелюбимого мужа, в Михайловском замке предстает только в начале экспозиции, а потом царствует совсем иная фигура. История ее получилась не очень увлекательной, но поучительной. Она учит нас тому, что служение Отечеству есть главная доблесть правителя. Не самая пустая мысль.

31 мая 1996

Эрмитаж как памятник эпохе историзма

Выставка «Историзм в России. Стиль и эпоха в декоративном искусстве. 1820–1890 годы», Государственный Эрмитаж

На эту выставку в музее возлагали большие надежды: она должна была продолжить цикл, начатый экспозициями «Барокко в России», «Екатерина Великая», «Николай и Александра», – то есть представить определенную историческую эпоху сквозь призму хранящихся в фондах Эрмитажа многочисленных произведений декоративно-прикладного искусства. Как и предсказывали критики, выставка «Историзм в России» оказалась достойна своих предшественников. Она не только переняла метод и манеру экспонирования, но и естественным образом унаследовала все ошибки и провалы, которые принесли довольно сомнительную славу предыдущим выставкам этой серии. Похоже, что на сей раз неудача будет восприниматься еще драматичнее, так как вынесенное в заглавие наименование стиля – историзм – обязывало авторов следовать устоявшейся практике подобных «стилевых» выставок на Западе или предложить свое, оригинальное решение проблемы. Ничего подобного сделано не было. Теоретические рассуждения о природе, истоках, эволюции стиля историзма пришлись на долю двух небольших статей в каталоге. Собственно же экспозиция построена на разделении по стилевым направлениям (неоклассицизм, неоготика, неорусский стиль и т. д.). Однако хронологические рамки выставки настолько широки, выбранных «стилей» так много, а желание хранителей показать как можно больше вещей настолько велико, что любая попытка выстроить четкую экспозиционную структуру разбивается о невозможность одновременно удовлетворить все эти требования.

Перенасыщенность вещами и информацией всегда была болезнью подобного рода эрмитажных выставок. Опытному наблюдателю за каждым, даже самым мельчайшим экспонатом видны конкретные амбиции конкретного музейного хранителя, который ради того, чтобы вещь из его фондов оказалась на выставке и была там наиболее выгодно представлена, легко готов пожертвовать логикой всей экспозиции. В таком случае решающую роль могло бы сыграть слово куратора выставки, но практика эрмитажных экспозиций доказывает, что отношения внутри коллектива значат здесь больше, чем успех выставки пусть даже большой, но всего лишь одной из многих. В некоторых случаях с таким положением можно было мириться и даже при желании находить в нем положительные стороны. Особенно когда в результате подобного коллективного «кураторства» получались несколько нелепые, но достаточно информативные выставки. Так, в случае с экспозициями, посвященными царственным особам (Екатерине Великой, Николаю II и Александре Федоровне), удалось, пусть и не всегда осознанно, создать образ времени – не слишком музейный, порой излишне сентиментальный и пошлый, но конкретный. Выставке, посвященной художественному стилю, надеяться на чудо не приходится. И вряд ли стоит заменять научную мысль чувством первобытного восторга перед прекрасным.