Афганская бессонница - Сергей Васильевич Костин

— Нет, что я вам говорил! — торжествующе сказал я.

Древности моих коллег не интересовали, да я и не настаивал. Мне все же нужно было как-то выходить на след «Слезы дракона». Наверняка антиквар приторговывал камешками из панджшерских рудников. Хабиба с нами не было, и упускать такую возможность было нельзя.

Из дверей, заметив остановившихся людей, вышел коротко стриженный мальчик лет десяти и больше жестами, чем словами, стал настойчиво приглашать нас войти.

— Боюсь, это затянется до темноты, — сказал я. — Идите, не ждите меня. Наша гостиница прямо, а потом вдоль арыка налево пару кварталов.

— Я знаю, — сказал Димыч. — И рад, что и ты знаешь.

— Давайте, а то и вы будете томиться, и я буду спешить.

— Ты уверен? Мы можем подождать.

— Да нет, идите! Они скоро будут собираться на ужин. И я как раз к плову поспею.

Вчера нас кормили пловом, и сегодня — мы проходили мимо кухни — тоже готовили плов. Кстати, денег за постой и питание с нас не брали. Может, все это входит в те сто долларов, которые мы платим Хабибу?

Мы распрощались. На помощь мальчику вышел высокий, величественного вида старик в черном балахоне. Он с учтивым поклоном предложил мне войти в его скромную лавку, а потом ухватил меня за рукав и безапелляционно втащил внутрь.

3

Вы умеете торговаться? Не так, тупо: «Нет, это что-то дороговато! Я пойду в другом месте поищу!» По-настоящему, по всем правилам искусства — так, чтобы и самому получить удовольствие, и продавцу доставить? Я умею.

Меня научил этому один бербер-аксакал в алжирском городе Бискра, на северной оконечности Сахары. У него в лавке среди завалов блестящих медных поделок было два старинных кулона из потемневшего серебра, один с бирюзой, второй — с красными веточками кораллов. Надеть такой могла бы только моя любимая теща Пэгги. Но оба украшения были тонкой работы, сегодня так уже никто не делает, и я решил купить и второй кулон для Джессики. Пусть висит где-нибудь на гвоздике!

Я спросил цену, и старик назвал ее. Не помню сейчас, сколько это было. Может, динаров по двести за каждый кулон — хотя это могло быть и двадцать, и две тысячи, не помню! В любом случае для меня эти деньги были смехотворные, и я тут же полез за бумажником. Старик покачал головой и остановил мою руку:

— Ты не хочешь купить.

— Как — не хочу? Хочу! Сколько они стоят? Двести и двести, всего четыреста. Правильно же?

Я снова полез за бумажником.

— Ты не хочешь купить! — любезно, но упрямо повторил старик.

Мы посмотрели друг на друга, и я понял.

— Сколько вы говорите? Четыреста? Че-ты-ре-ста!!!

Старик расплылся в улыбке.

— Нет, это таких денег не стоит!

— Вот теперь ты хочешь купить, — довольно произнес дед.

Значит, действовать надо так. Первую цену, допустим, двести динаров, вы просто отбрасываете пренебрежительным жестом: «Это первая цена! Какая вторая?» Продавец, как правило, начинает улыбаться — он понимает, что напал на знающего человека. Ему же скучно целый день сидеть! Вы тоже улыбаетесь, чтобы он понял, что и для вас это удовольствие. Продавец называет вторую цену, например, сто восемьдесят. Но вы морщите нос, как бы говоря: «Да ладно вам! Вы что, еще не поняли, с кем имеете дело?» — «Хорошо, — скажет продавец. — Для вас это будет сто шестьдесят. Даже сто пятьдесят. Сто пятьдесят, по рукам!» Но вы не спешите. Говорите вы коротко: «А третья цена?» Продавец тоже не дурак. Он вам ответит что-нибудь вежливое, но непреклонное: «Какая может быть третья цена? Я же сбросил вам почти треть! Третья цена такая же, как и вторая». Не тушуйтесь! Скажите: «Я имею в виду, настоящая цена?» Продавец сбросит вам еще, чтобы доставить удовольствие: сто сорок. Сделайте вид, что задумались. Как правило, именно в этот момент вам предложат чаю. Вы соглашаетесь. Продавец попытается тут же завернуть вам покупку в какой-нибудь газетный лист, но вы его остановите — торг еще не закончен! За чаем с мятой и разговором о семье переспросите как бы невзначай: «Сколько, вы сказали, вы сейчас хотите? Сто?» Вы поняли: по правилам игры цена, которую вы вроде бы пытаетесь вспомнить, должна быть еще ниже. Могу поспорить: он-то говорил сто сорок, но сейчас скажет сто двадцать. Тогда вы должны спросить: «А дружеская цена?» Он не обидится. Сто к одному: продавец рассмеется и хлопнет вас по плечу. Тертые любят тертых! Он согласен на дружескую цену: скорее всего, это будет сто. Поняв, что больше продавец не сбросит, вы переходите к опту. Да-да, к опту! Вы же не один кулон собираетесь покупать, а два! Короче, тогда с дедушкой из Бискры мы разошлись, наверное, динаров за девяносто за кулон, чрезвычайно довольные друг другом.

Конечно, я каждый раз так не торгуюсь — мне и времени жалко, и вообще это все не в моей поэтике. Обычно я плачу третью цену, разве что мне уж очень надо доставить продавцу удовольствие. Сейчас бы надо, но как? У нас даже языка общего не было! Я попробовал английский, французский, испанский, итальянский, немецкий и, поскольку каждый раз старик в черном балахоне только улыбался с извиняющимся видом, остановился на родном русском.

У старика проблемы выбора не было: он тоже говорил на родном. Но представить его ломающим язык на пиджин-инглиш было трудно. Весь его облик дышал достоинством, даже величием: окладистая седая борода, подстриженная внизу полукругом, густые строгие брови, взгляд прямой и глубокий. Я про себя стал называть его Аятолла.

Мальчик спросил меня, что именно меня заинтересовало на витрине. Я потребовал притащить на низкий столик все, что там было. Все уже поняли, что пришел солидный клиент. Меня усадили за столик, а на призывный крик из задней комнаты вышли еще два подростка: мало ли какая еще услуга понадобится?

Еще одно правило: торговаться надо за самую дорогую, с вашей точки зрения, вещь, но ничем не показывая, что вам действительно хочется ее купить. На мой взгляд, самым ценным был греческий керамический обломок размером с детскую ладонь. На нем барельефом был изображен торс лежащего мужчины с курчавой бородой. Его голову любовно поворачивала к себе рука женщины, целующей мужчину в губы. Александр Македонский прошел через Бактриану в IV веке до нашей эры, и вряд ли в этих местах с тех пор был скульптор, способный создать нечто подобное — мы бы о нем знали. Так что это был поцелуй, которому исполнилось две тысячи четыреста лет.

Но я не спешил. Я разложил перед собой на столике все греческие фигурки: детские головки, ручки и обломки ваз, масляные лампы. Такие можно найти везде, где есть что копать — не важно, занимается этим государство или нет. Нет, лучшим был поцелуй — ему по большому счету место было в музее. Но я сделал вид, что не знаю толком, на чем хочу остановиться, и ткнул в него, как бы колеблясь. На самом деле, я даже забыл про изумруд, так мне хотелось заполучить этот осколок.

— Чанд?

Слово «сколько» фигурировало в моем словарике.

Дальше торг проходил следующим образом. Мальчик встал около меня с калькулятором, чтобы набирать цену, которую называл Аятолла.