Харбинский экспресс - Андрей Орлов

Было тепло, но ветрено. Деревья, до недавней поры сохранявшие свои яркие кроны, теперь смирились. И ветер принялся их раздевать — жадно, нетерпеливо. Особенно сильный порыв закрутил в Летнем саду листья волчком и швырнул на мостовую. Некоторые, спланировав, опустились прямо в пролетку, а один и вовсе лег седоку на колени. Тот недовольно поморщился и смахнул прочь докучного посланника осени.

Прямо сказать: Павел Романович осени не любил. Хотя и не чужд был красотам природы — сентябрьской, скажем. Порой с удовольствием любовался парками, одетыми в золото и багрец, настроение при этом у него становилось элегическим, и сладко замирало сердце. Многократно воспетое увядание природы будило в душе Дохтурова чувства, присущие всякому молодому человеку с романтическим складом души. А Павел Романович как раз таковым и являлся: двадцати трех лет от роду, блестящее медицинское образование и восторженный взгляд на собственную будущность.

Что касается календаря, то здесь требуется оговорка: Павел Романович не любил именно петербургскую осень. И даже не осень как таковую, а то лишь, что следом неизбежно подступала зима. За истекшие два года к столичной зиме он так и не приспособился, как ни старался. Страшил его зимний Санкт-Петербург, с раскисшим снегом, мертвым светом уличных фонарей и долгой-предолгой ночью, которая, казалось, и не кончится никогда. Дни солнечные, морозные выпадали куда как редко, а если и случались, то тем заметнее становилось после стылое, болезненное забытье, в которое зимней порой погружался город и его обитатели.

Ах, в Москве все совсем по-другому!

Но Первопрестольная была далеко, и Павел Романович, вспоминая, только вздыхал. Если б не настойчивость тетушки Марии Амосовны, он бы теперь служил ординатором на кафедре общей хирургии при медицинском факультете Московского университета. Да не простым — старшим! И ведь предлагали место! А и что бы не предложить? Без ложной скромности, заслужил. Окончил курс третьим на факультете. Впрочем, в конечном итоге все сложилось удачно.

Пролетка миновала Троицкий и повернула к Малой Посадской. Павел Романович жил на Петербургской стороне, где снимал четырехкомнатную квартиру, совсем неплохую. Конечно, не Невский; зато ни электрических вам трамвайных звонков, ни грохота ломовых извозчиков по ночам. А пациенты и сюда приезжают исправно.

Поравнялись с дворцом Кшесинской, и Павел Романович с интересом глянул на брызжущие светом освещенные окна. В эту пятницу они с Наденькой уговорились пойти на «Турандот» в Мариинку, где хозяйка мраморного особняка исполняла главную партию. До этого Дохтуров только раз видел прославленную балерину. Сказать откровенно, пошел скорее из суетного любопытства: что ж это за особа, получившая столь значительное (и пикантное) положение в августейшей семье? Но, увидев приму на сцене, устыдился собственных мыслей и бульварного интереса. Танцевала она чудо как хорошо. Когда дали занавес, Павел Романович был уже совершенным ее поклонником и даже перестарался с рукоплесканиями — соседи по ложе стали поглядывать иронически.

После воспоминания о грядущей пятнице мысли Павла Романовича приняли новое направление. Дело в том, что романтические отношения с Наденькой Глинской, завязавшиеся минувшей весной, с месяц назад перешли в новую фазу. Проще говоря, на прошлой неделе Павел Романович объяснился со своей избранницей. Полученный ответ привел его в полный восторг.

Но для того, чтобы, как пишут в романах, «устроилось их счастье», одного лишь согласия Наденьки было, увы, недостаточно. И сегодня Дохтуров отправился обедать к Глинским, дабы официально просить руки Надежды Антоновны. Принарядился: новый сюртук, специально пошитый для торжественных случаев, английского сукна, с новомодной искрой, белый шелковой жилет и круглая циммермановская шляпа. Даже вооружился тросточкой — для солидности.

Но ни трость, ни искра не помогли.

Впрочем, Антон Антонович, Наденькин отец (инженерный генерал-поручик, выслуживший свой чин и вышедший в отставку еще при прошлом государе Александре Александровиче), никаких возражений не имел и был готов благословить молодых хоть сейчас. Но мать, Зинаида Порфирьевна, подобной торопливости не разделяла. Генеральша высказывалась в том смысле, что Павел Романович, безусловно, благороден, образован и вообще очень хорош. Однако еще слишком молод, неопытен и, что называется, не «стал на крыло» — хотя имеет успешную практику. По ее разумению, молодым следовало годик повременить. К тому времени Павел Романович как раз успеет упрочить свое положение. К тому же дети присмотрятся друг к другу получше.

«Дети»! — При этом воспоминании Павел Романович весьма чувствительно стукнул кулаком по обитой мягким сукном стенке пролетки — так, что возница вздрогнул и обернулся.

Но Дохтуров этого не заметил.

«Неужели, — думал он, — придется ждать целый год?! Это чудовищно!»

Однако год ожидания — еще не самое скверное. Гораздо хуже другое…

Павел Романович был давно принят у Глинских в доме на Большой Морской. Молодой доктор имел достаточно времени, чтобы нарисовать себе мысленные портреты его обитателей. И потому сейчас не сомневался: на деле слова генеральши значили завуалированный отказ. Вернее всего, Зинаида Порфирьевна наметила для дочери иную партию и отступаться не собиралась. Неожиданно возникшее затруднение в лице молодого доктора ее нимало не обескуражило.

«Кто он? — мысленно терзался Павел Романович. — Кого прочат Наденьке? Небось какого-нибудь бонвивана, разбивателя сердец. Впрочем, вздор. Какая мать станет устраивать для дочери партию с записным ловеласом! Тут должно быть другое».

И Дохтуров попеременно то утверждался в мысли, что соперник — аристократ из высшего света, то решал, что это — промышленник, из новых господ, фабрикант-миллионщик. А последние дни пришел к выводу: протеже Зинаиды Порфирьевны, должно быть, какой-нибудь гвардионец, из Володиного окружения.

А надо сказать, что старший брат Наденьки служил в лейб-гвардии Кексгольмском полку. Виделся Дохтуров с ним всего несколько раз, наперечет, но и за это время Владимир Антонович ему ужасно понравился. Гвардейский офицер держался с подкупающей легкостью, был завидно раскован в суждениях — качества, которых сам Павел Романович, увы, не имел. Лейб-гвардии штабс-капитан совершенно не интересовался, какое впечатление производит на окружающих. Это была не игра и не поза, а врожденная внутренняя свобода истинного аристократа. Словом, порода.

Дохтуровы, конечно, тоже не худородны: дворяне с изрядной историей. Шутка сказать — триста лет служат престолу.

Сам Павел Романович с большим вниманием и почтением относился к своей родословной. И даже по мере сил старался отчетливее прорисовать генеалогическое древо, составленное еще его дедом, Олегом Димитриевичем, служившим акцизным повытчиком в Тульской губернии. Он-то и завел книжечку в синем сафьяновом переплете, где на втором развороте изобразил упомянутое древо, снабдив каждую из ветвей подробнейшим комментарием.

При внимательном изучении получалось, что родоначальник их — Кирилла Иванович, талантливейший врач того времени — прибыл из Царьграда в Москву еще при Иоанне Грозном. Лекарским искусством немало прославился (отсюда фамилия), но единокровный сын его, Семен Кириллович, в целители не пошел, а стал служить дьяком в разбойном приказе. Двое внуков тоже устремились по государевой службе: первый сделался думным дьяком, а второй — стрелецким полковником. С этим вторым (Андреем Семеновичем) вышло нехорошо: свои же и зарубили во время стрелецкого бунта.