Новая журналистика и Антология новой журналистики - Том Вулф

Надеюсь, я не перегнул палку. По-моему, увлекательнее хорошей репортерской работы ничего в мире нет. Часто чувствуешь, будто вся твоя центральная нервная система поднята по боевой тревоге и переведена в режим приема информации, в голове крутятся живописные картины, как на экране радара, и ты приговариваешь: «Входи, мир», — потому что ты всего лишь хочешь… всё на свете… Самое сладостное — когда нарастает опасность, в кровь выбрасывается адреналин, вокруг бушует карнавал, начинается извержение вулкана — и ты чувствуешь, что все это тебе подвластно! В воцарившемся хаосе ты различаешь все детали!.. Буквально снимаешь сливки!.. О, это исчадье ада, только что бросившее бомбу прямо под ноги балетмейстеру, — у него на шее косынка или галстук? А куда подевался тот невысокий крепыш, который до этого стоял рядом, с лицом без подбородка, — наверняка татарин, и… «Держите белого! Держите белого! Держите белого!» — они опять взялись за свое и бегут прямо сюда — неужели ты не видишь ту монголку, которая кричит громче всех, да и крупнее их? — огромная, жирная и ужасная, как игрок «Грин Бей Пакерс»[57], настоящий носорог… а эта, которая бежит прямо на меня — «Держите белого!» — глаза вот-вот вылезут из орбит — ходячий кусок мяса в двести фунтов — что за чертовщина у нее в волосах? — резак для торта «пища ангелов»… и если все рушится, если вот-вот мне каюк, если резаком для торта «пища ангелов» пробьют висок моей собственной башки — короткое замыкание… но как это восхитительно… ты едва вынырнул из захлестнувшей тебя волны страха и уже несешь этому жаждущему твоего слова миру весть: Друзья! Граждане! Читатели журнала! Что за дела вот-вот начнутся! Только немного помогите мне, люди именно так сейчас живут! Это — (дурь)))))))))

Мы с Э. У. Джонсоном выбрали эти двадцать три публикации, чтобы показать, какие приемы письма используют авторы новой журналистики. И только позже мы поняли, что в отобранных нами сочинениях охвачен широкий круг тем: яркие личности, расовые и молодежные проблемы, война, политика, финансы, преступность, искусство, шоу-бизнес, спорт и показанные с разных сторон перемены, произошедшие в стиле жизни Америки за прошедшее десятилетие. Мы взяли как работы, созданные во время становления новой журналистики (Гэй Талес и Терри Саусерн), так и «Апокалипсис Чарли Симпсона» Терри Эстерхаза, опубликованный лишь за несколько недель до сдачи этой книги в типографию.

Многим из представленных публикаций свойственны «крупные мазки», их авторы то и дело демонстрируют приверженность к старым и даже банальным газетно-журнальным традициям, но меня это мало волнует. Новая журналистика не скована канонами, чем и объясняется ее жизненность.

Когда я окинул взором эти публикации, мне пришла в голову еще одна мысль: как и многие другие направления в американской литературе последних пятидесяти лет, новая журналистика создавалась преимущественно тридцатилетними. В нашей антологии представлены и двадцатилетние (Кристгау, Голд-стейн, Эстерхаз и Томпсон), но большинство — тридцатилетние (а двое, Капоте и Мейлер, уже справили сорокалетие). Чаще всего те, кто приходил в новую журналистику, уже имели кое-какой творческий опыт. Правда, сейчас уже появились молодые авторы, которые сразу начинают писать, используя приемы новой журналистики.

Том Вулф

Рекс Рид, говорю с уверенностью, благодаря своей прямоте и хорошему социальному чутью поднял жанр интервью со знаменитостью на новый уровень. Он также хорошо овладел искусством выстраивания интервью — например, в данном случае, изобразив Аву Гарднер[58] как кинозвезду в возрасте, но требующую обращения с собой как со звездой. Рид иногда ведет рассказ от первого лица, но не навязчиво; больше на манер Ника Карравея из «Великого Гэтсби», причем даже тогда, когда, как в нижеприведенном отрывке, интервьюер — он сам — становится важным действующим лицом. А еще Рид превосходно записывает и использует диалог.

Т.В.

Ава: Дневная жизнь

Она у себя в номере, и нет никакого толку от светофильтров в этой зале, среди этих лимонного цвета диванов, бледно-лиловых стен и кремово-бархатисто-элегантных-для-кинозвезд кресел, внутри первоклассного, как торт для именинника, пятизвездного отеля под названием «Ридженси», со сводчатыми потолками и купидонами вверху. У меня нет плана действий. И нет Миннелли[59], чтобы настроить широкоугольную оптику. Холодно-голубой дождь колотит по окнам и вздымает фонтанчики на Парк-авеню, внизу, а Ава крадется по своей молочно-розовой клетке как элегантный гепард. На ней нежно-голубой кашемировый с высоким воротником свитер, рукава подняты до ее знаменитых локотков, и мини-юбочка, и огромные темные очки в роговой оправе, и самое изумительное, божественное, что она — босиком.

Прокладывая себе локтями дорогу среди охотников за автографами и любителей острых ощущений, собравшихся в вестибюле, и в лифте с позолоченной инкрустацией, пресс-агент киностудии «Двадцатый век Фокс» слышит, как рядом приговаривают: «Вы же знаете, она никого не хочет видеть» и «Вам повезло, она только вас позвала». Вспоминается, как она в последний раз прилетела в Нью-Йорк, оставив свою недоступную для посторонних виллу в Испании ради разрекламированного фильма «Ночь игуаны», и шокировала прессу — никто не успел и двух слов сказать, как она отправилась в джаз-клуб «Бирд-ленд». Весь на нервах, еле передвигая ноги, я вспоминаю тех фотографов, под ноги которым она бросала фужеры для шампанского (даже прошел слушок, что одного «представителя четвертой власти» она столкнула с балкона), и — разве такое можно забыть, приятель? — побоище, которое она устроила, когда обнаружила спрятанный в рукаве у Джо Хаймса магнитофончик.

Оказавшись в клетке для ягуара без хлыста и трепеща, как испуганная птица, пресс-агент что-то бормочет по-испански служанке-испанке.

— Черт, торчу там уже десять лет и до сих пор не умею говорить на этом проклятом языке, — сказала актриса, преграждая ему дорогу своими длинными фарфоровыми Авиными руками. — Вон! Не нужны мне никакие пресс-агенты. — Ее брови над очками превращаются в два выразительных вопросительных знака. — Ему можно доверять? — спрашивает она, усмехаясь своей убийственной усмешкой и показывая на меня.