Эффект предвидения - Надежда и Николай Зорины

Но объяснить это следователю, даже очень хорошему следователю, вряд ли возможно.

Следователю невозможно, а Ирине возможно. Про духи она поймет. Но до вечера, когда она освободится, ждать нельзя, позвонить нужно сейчас. Неудобно, конечно, ее отвлекать от работы, но все же.

Аня подошла к телефону, и тут он зазвонил сам. От неожиданности Аня вздрогнула. И сразу же на себя рассердилась. Совсем распустилась, дергается, как припадочная, вот и мерещатся всякие старухи.

– Да. – Голос не послушался, выдал только какой-то хрип.

– Привет. – Это была Ирина. Спасительная Ирина. Ну надо же, только подумала ей позвонить, а она сама догадалась. Несмотря на работу, на жуткую занятость. – Ты что хрипишь? Простудилась?

– Нет, не простудилась, просто голос отчего-то сел. Слушай, я так рада, что ты позвонила.

– Да? – Ирина удивилась. – Ну спасибо. Чем занимаешься?

– Так, ничем особо. – Рассказать ей о том, что она разговаривала со следователем, или нет? Ну конечно, рассказать, и про старуху, и про духи рассказать. Она поймет, она сама позвонила, словно почувствовала.

– Ириш, ты сейчас очень занята?

– Ну так, а что?

– У тебя есть минут пятнадцать?

– Если это для тебя важно…

– Важно, очень важно, Ириш. Я… Ты знаешь, она сегодня ночью ко мне приходила.

– Кто приходил?

– Старуха. Вы с Кириллом мне не поверили, а она действительно есть. Она ночью приходила и фотографию принесла. Помнишь, я рассказывала, что она хотела показать мне фотографию этой убитой Наташечки… Наташи Семеновой. Так вот, она принесла мне ее, ночью. А утром фотография пропала. Я в милицию звонила, следователю Булатовичу.

– Какому Булатовичу? Зачем в милицию? Анют, я ничего не понимаю.

– Она приходила. И она действительно существует. Понимаешь, от нее пахло духами, какими-то незнакомыми французскими духами. Я не могла их выдумать, в голове выдумать. Фотография пропала, но это ничего не значит, духи-то я выдумать не могла.

– Духи? При чем здесь духи?

– Она пахла духами. Такая старуха, вся в каких-то лохмотьях и пахла духами, дорогими духами. Но дело даже не в этом. Она преступница, я сегодня это поняла. Я потому и в милицию позвонила, следователю Булатовичу. Кирилл с ним встречался, когда статью писал, «Превращение в зверя». Я нашла в его ежедневнике телефон и позвонила. Он мне встречу назначил, на три часа. Как ты думаешь, мне стоит сходить и все ему рассказать?

– Ну о чем рассказать, Анютка? Про старуху? Про духи? Про то, что фотография сначала была, а потом пропала?

– Да вот я сама теперь сомневаюсь.

– И сомневаться нечего. Тебя просто на смех поднимут. Но ведь это и в самом деле смешно, Ань. Выбрось ты все эти глупости из головы. Хочешь, я завтра к тебе приеду?

– Завтра? А сегодня ты не могла бы?

– Сегодня никак. До позднего вечера в редакции проторчу, а потом… В общем, у меня романтическое свидание намечается с ужином при свечах.

– Жаль. Я, честно говоря, рассчитывала, что ты… Слушай, а может, когда ужин у вас закончится, ты и приедешь? Я ложусь поздно и…

– Анют, – Ирина хохотнула. – Я надеюсь, что ужин не закончится, а плавно перейдет… ну, ты сама понимаешь, во что он перейдет.

– Ладно, тогда извини.

– Подожди! Аня, ты что, обиделась? Ну я серьезно сегодня никак.

– Да нет, я не обиделась… Я… я очень боюсь. Сегодня ночью, думала, с ума сойду. Я не знаю, что делать.

– Ну, Анечка, ты же уже большая девочка, а придумала какую-то ерунду и сама теперь в нее веришь. Ну можно ли бояться собственных фантазий? Я завтра вечером к тебе обязательно приеду. А сегодня как-нибудь продержись. Запрись на ночь на все замки и никому не открывай.

– У нас только один замок, ты же знаешь.

– Все равно… Ну хорошо, Анют, мне сейчас в самом деле некогда. Я завтра к тебе приеду. Все, пока.

– Пока. – Аня тяжело вздохнула и повесила трубку.

И что теперь делать? Второй такой ночи ей не пережить. Она так рассчитывала на Ирину. А больше и обратиться не к кому. Позвонить Раисе Михайловне? Если Ирина так отнеслась, то уж Раиса Михайловна… Нет, звонить ей нельзя. И в милицию, конечно, тоже идти нельзя. Никто не поверит, за сумасшедшую примут, только и всего.

Не примут, а поставят верный диагноз. Потому что если даже Ирина считает, что никакой старухи нет и быть не может, то так оно и есть: нет ее, несмотря на фотографию, несмотря на духи.

Но ведь раньше-то с ней никогда такого не случалось. Сумасшествие не возникает просто так, ни с того ни с сего. Впрочем, откуда ей знать, как оно возникает?

Есть еще один способ проверить. Если в квартире на четвертом этаже действительно ремонт, и полы не постелены, и жить там в принципе невозможно, значит, и старухи нет. Не могла же она приглашать ее на чай в такую квартиру. И… и вообще ничего этого быть не могло.

Ну убедится она, что старуха – лишь ее больной бред, а дальше-то что делать? Идти к психиатру? Глушить коньяк по ночам? Подсесть на таблетки?

Старуха ее не отпустит так просто, даже если ее и не существует. И это лицо девушки с фотографии, так похожее на ее собственное лицо, оно ее тоже не отпустит, хоть фотографии нет и, скорее всего, никогда не было. И никакой коньяк не поможет, и психиатр не поможет – нет способа от них избавиться. Наташечка поселилась в этой квартире навсегда. Да она никогда и не съезжала – это ее квартира. И старуха прочно обосновалась на четвертом этаже. Да ведь и по праву – это ее дом. Она жила здесь всегда. Теперь каждую ночь старуха будет приходить и звать на чай, а Наташечка… Возможно, через пару дней они будут пить чай втроем. С бергамотом или простой, для тех, кто не любит с бергамотом. А когда вернется Кирилл, он просто сдаст всю компанию в сумасшедший дом.

Нет, коньяк не поможет.

Но можно попробовать… другое.

Однажды это, другое, помогло. Тогда…

Умерла бабушка. Бабушка Фрида. Ее почему-то не увезли в морг, а оставили дома. Она лежала в большой комнате на столе, потом за этим столом отмечали поминки после кладбища. Два дня или даже три бабушка пролежала на столе: сначала на одеяле, а потом в красном длинном узком гробу (туда еще насыпали опилок, наверное, для того, чтобы бабушке было мягче лежать. Нет, чтобы она не стукалась своими костями о стенки гроба, когда ее понесли на кладбище). Ане тогда было восемь лет. Бабушка Фрида и живая ее пугала: страшно худая – желтая, сморщенная кожа, натянутая на скелет, – сгорбленная и слепая (она выставляла вперед руку, когда ходила, и все ощупывала, и ее, Аню, тоже ощупывала – быстро, быстро пробегала пальцами сухих своих рук по лицу, волосам, шее, а глаза при этом смотрели куда-то вверх, страшные, мутно-голубые, мертвые глаза слепой).