Девушка с девятью париками - Софи ван дер Стап

– Мисс, с этого понедельника мы работаем по новой схеме, при которой все пропуска сканируются. Без пропуска я ничего не могу для вас сделать… – Больница поглощена модернизацией, но это вовсе не означает, что она становится лучше.

Идя к креслу в приемной, я чувствую раздражение. Все это не имеет смысла. Мне дают кувшин воды, смешанной с радиоактивной жидкостью. Я должна все это проглотить. Один литр жидкости за один час. Я этого не понимаю, в прошлый раз перед сканированием мне просто поставили капельницу. Один дядька, из тех, кто обрел смысл жизни, работая волонтером в больнице, пытается рассказать мне, что жидкость лучше выпить, чем прокапать.

– Вы должны выпить все.

– Но зачем?

– Да, полный кувшин, – повторяет он.

Один из лаборантов в конце концов объясняет мне причину таких перемен:

– Сегодня мы проведем сканирование брюшной полости, и, чтобы увидеть все органы четко, мы должны использовать другой контраст.

Теперь все ясно.

Я сажусь. До сканирования целый час безделья. Можно только сидеть, ждать и потягивать радиоактивную жидкость.

– Можешь себе представить? Одна сиська над другой, – в кафе Finch я пытаюсь объяснить Аннабель, что штуковина, которую вошьют над моей левой грудью, вероятно, будет торчать заметнее, чем мой собственный первый размер. Мы обе хохочем.

– А будут ли оттуда торчать милые маленькие трубочки? – мы с Аннабель считаем эту ситуацию ужасно смешной.

– Нет, слава богу! А то было бы еще хуже.

– Ну что ты переживаешь? Это же поможет тебе поправиться.

Хихиканье сразу стихает.

– Я боюсь, – говорю я.

– Как и я. Но посмотри на себя, ты же отлично выглядишь.

Я улыбаюсь. Аннабель права. Я действительно выгляжу здоровее, чем в январе, когда рак был в самой опасной своей стадии.

– Я правда все еще боюсь. Знаю, опухоли уменьшились, но что если целиком я от них я не избавлюсь?

– Нет поводов так думать.

– Да, но я думаю только об этом.

Аннабель встает и крепко меня обнимает:

– Когда ты получишь результаты сканирования?

– В понедельник.

Я в амбулаторной клинике ради нескольких анализов крови. Передо мной восемь пациентов. Хорошо – тихий день. Из недавно отремонтированного кафе, где все, кроме старых мешков за кассой, было обновлено, я одним глазом слежу за очередью. Кофе, два стакана молока, и моя очередь подходит. Сестра берет две пробирки крови, подписывает их и отправляет в лабораторию. Мое внимание занимают лишь три показателя: тромбоциты, лейкоциты и красные кровяные тельца. Именно они покажут, понадобится ли мне переливание.

С перевязанной рукой я направляюсь в хирургию – пожалуй, единственное отделение в больнице, где я до сих пор еще не побывала. Сегодня длинный больничный день, но это значит, что другие дни будут заполнены чем-то небольничным. Лучше уж сделать все за один заход. Я иду за сестрой, чтобы познакомиться с новым врачом.

Он определенно спаситель: красивое юношеское лицо, крепкие руки, тонкая талия, модная обувь. Дейзи может оставить себе доктора К., я же возьму доктора Сильные Руки (очевидно, из-за всех этих операций), а не какого-то там женатика, демонстрирующего всему миру свои носки.

Этот врач заполняет очередную карточку. Потом говорит о предстоящей операции: разрез над грудью, введение “коробочки”, затем наложение швов. Да, доктор Л. определенно решил пришить мне еще одну грудь. На больничном языке это называется “имплантируемый катетер”. Хотя он, по-видимому, облегчит давление на мои руки, в которых теперь полно мертвых вен и артерий, он, очевидно, не будет хорошо смотреться в глубоких вырезах платьев из моего летнего гардероба. А ведь я только что строила наполеоновские планы, как проведу лето на юге Франции. Так и вижу себя на пляже с этой странной выпуклостью на груди. Очередной шрам на теле, на сей раз не имени доктора К. (тот на спине), а спереди, в честь доктора Сильные Руки.

У Тани дома День обмена одеждой. Таня – подруга моей мамы, и кажется, она навсегда застряла в шестидесятых. Как и ее одежда и морщины, если уж на то пошло. Из всех женщин, бегающих вокруг меня сегодня, я самая молодая. Есть замужние женщины с детьми, разведенные женщины, женщины с больными родителями, женщины, носящие утягивающее нижнее белье, женщины, вкалывающие ботокс, женщины с отвисшими животами и грудями, женщины с нянями и горничными, женщины с дорогим мелированием. Женщины с богатой жизненной историей.

Мы пьем кофе, едим конфеты и смеемся. Мне нравится наблюдать за тем, как все эти дамы средних лет примеряют одежду и радуются обществу друг друга, и кажется, будто к своим пятидесяти им все еще удается в душе оставаться непосредственными девушками вроде меня.

Это заставляет меня на мгновение остановиться. Остановиться и понять, что часики-то тикают и недалек тот день, когда я вообще могу оказаться в безвременье, – может, даже раньше, чем эти отвисшие животы и бюсты. Чем больше я об этом думаю, тем сильнее отдаляюсь от суетящихся и шумящих вокруг меня дам. Мне так грустно думать, что все эти истории однажды прервутся. Грустно, что время может забрать у меня мужа, детей и утягивающее белье. За кулисами всего этого маскарада у времени, может, уже заготовлен гроб для Сью, Дейзи, Стеллы и Блонди. Для меня.

Я тут же теряю интерес к фиолетовой юбке и топу из золотого ламе, которые откопала в куче вещей пятью минутами раньше. Я валюсь на другую кучу, и мне становится страшно, когда фиолетовая юбка оказывается в руках женщины с отвисшим животом. Не желая владеть этой юбкой, я хочу хотеть ее. Хочу, чтобы мне было не все равно, будто впереди у меня еще много лет.

Чувствую себя так, словно выудила из груды шмоток “Тибетскую книгу мертвых”[12], и пусть это прозвучит жутко. Познакомиться со своим гробом поближе, возможно, даже подружиться с ним кажется мне лучшей возможностью стряхнуть с себя эту заторможенность. Думать “а что если что-то пойдет не так” – мой способ напоминать себе о том, что мой гроб уже за углом. Но я не могу обсуждать это в одном из городских кафе, потягивая томатный сок. Или в доме по соседству с амстердамским Сарфати-парком в компании двадцати модниц. Нет, в таких местах я бы скорее обсудила свою новую стрижку или новый летний салат.

Хотела бы я пойти на собственные похороны, чтобы убедиться, что вся эта черная меланхолия обернулась грандиозной вечеринкой. Так люди делают в других странах. В некоторых культурах они безостановочно танцуют, флиртуют и улыбаются. Зачем рыдать о смерти, если все мы знаем, что она придет? Почему бы не отпраздновать жизнь? Мою жизнь? И пусть она оказалась короткой, она была достаточно хороша, чтобы вспоминать прошлое с широкой улыбкой. Я поднимаюсь в поисках топа из золотого ламе и обнаруживаю его на пятидесятипятилетней груди моей мамы.