Удивительные приключения запредельно невероятной, исключительно неповторимой, потрясающей, ни на кого не похожей Маулины Шмитт. Часть 2. В ожидании чуда - Финн-Оле Хайнрих

В сентябре она ещё кучу всего делала, много ездила, встречалась с людьми, писала, работала, поглощала литры кофе, сажала растения, а по ночам в постели вязала, читала, иногда плакала. Наверное, тоже хотела создать нечто вроде запаса и склада воспоминаний, переделать всё то, что, наверно, уже очень скоро делать больше не сможет.

— Помнишь, как вы с Паулем и Ричи побежали вперёд, а я возилась с букетом?

Киваю, не открывая глаз, и вижу всё как в фильме: Пауль, и Ричи, и свет, проникающий сквозь пёстрые верхушки деревьев. Всё замечательно, мы шагаем по мягкому мху, Пауль радостно вопит, подпрыгивает, машет руками. Палка летит, рассекая воздух, комок шерсти, роняя слюни, несётся за ней, как будто в этом и есть смысл жизни, и вдруг — крик.

— Ничего не произошло, — говорит мама, — совсем ничего, но мне вдруг стало ужасно страшно. За тебя.

— За меня? — переспрашиваю я, широко раскрывая глаза. Мама кивает.

— Мне вдруг показалось, что с тобой что-то случилось. Вы ушли уже почти на километр, и я помню, как бросила букет и почувствовала, что внутри у меня — невероятная сила, всё тело напряглось, и я побежала. Побежала!

Она почти кричит, я смотрю на неё, этого она никогда не рассказывала.

— Вообще-то я тогда уже совсем не могла бегать, но вдруг всё снова включилось и заработало, ни один мускул не отказал, потому что я была сосредоточена на одном: мне надо к тебе, я хотела тебя спасти…

Она смотрит на меня.

— Хотя ничего не случилось, конечно, нет.

Она прижимает меня к себе.

— Но, знаешь, бывают моменты, когда думаешь: все проблемы я себе просто напридумывала, сейчас снова всё заработает, всё-всё. И я подумала: а вдруг моё тело это поняло и очнулось, вдруг я это всё-таки преодолела, совершенно нечаянно. Вот случился такой прорыв, и всё снова будет хорошо. Ведь все болезни — они же из головы идут, правда?

Достаю одежду из стиралки, развешиваю. Мама сидит за столом и читает мне вслух газету. Звонит телефон. Это Луиза.

— Привет, — говорит она.

— Привет, — говорю я.

— М-м-м-м… я почему звоню, — говорит она. — Твой папа, он… делает какие-то странные вещи.

— Что делает Тот Человек? — поправляю я.

— Кажется, ему нехорошо. Может, у него немножко крыша едет, — говорит Луиза. — Он стоит перед своим… то есть твоим домом и вешает на изгородь простыню, а на ней написано:

Как думаешь, он случайно не чокнулся?

— Очень может быть, — говорю я. — Спасибо, что позвонила, Луиза. Продолжай наблюдение, ладно?

— Конечно! Спокойной ночи.

Барт разработал план. Причём трудился усердно, с полной отдачей — это видно по чернильным пятнам около рта, на пальцах и ладонях. Локти тоже синие, на шее — следы фломастеров. Под напульсник засунута линейка, за ухом — карандаш, волосы растрёпаны. Он разворачивает на столе огромный лист бумаги, гордо разглаживает его и смотрит на нас.

Некая конструкция на базе велоприцепа. Некий план на основе конструкции на базе велоприцепа.

— Да, — говорит он. — Вот.

— Да, — говорит Пауль. Уверенным жестом скрещивает руки на груди и стоит на одной ножке.

— Да, — говорю я.

— Точно? — говорит Барт.

— Да, — говорю я. — Абсолютно точно.

Велоприцеп с ящиком-холодильником, работающим от двух большущих аккумуляторов. Такие вообще бывают? Сверху — складной столик и зонт от солнца.

— Понимаешь? — спрашивает Барт, его указательный палец стучит по чертежу, словно дятел. — Передвижной прилавок! Куда угодно сможем ездить, хоть на озеро, хоть на блошиные рынки, на всякие праздники или к школам.

Я киваю.

— Но ещё важнее, — продолжает Барт, — вот что: мы сможем доставлять мороженое на дом! Тем, кто захочет иметь запас в морозильнике. И, конечно, развозить по кафе!

— А скажи, — Пауль пихает меня и ухмыляется, — ты вот, когда доклад делала, ты же тогда про этот… про «Спортзал» рассказывала. Как думаешь, возьмутся они продавать наше мороженое? У них наверняка большой морозильник есть…

Людмила помогает маме в душе. Я достаю вещи из шкафа, выкладываю на кровать. Потом собираю рюкзак: памперсы, туалетная бумага, таблетки, вода, нарезанные фрукты. Мы уйдём самое большее на пять часов. На кухне пахнет картошкой и розмарином, на плите булькает утренний Людмилин супчик, но есть его мы будем только на ужин. В кофемашине бурлит кофе, я подогреваю молоко, ставлю на стол две кружки. Людмила выходит с мамой из ванной, помогает ей одеться. Доносится её чириканье, потом треньканье мобильника, музыка знакомая — «Металлика».

Наверняка Людмилин. Наливаю кофе в кружки, добавляю молоко, несу маме и Людмиле. Мама, уже полностью одетая, сидит на кровати и неловко хлопает в ладоши, увидев меня. Людмила стоит у окна, к уху прижат мобильник. Когда она говорит по-польски, голос у неё ещё выше, чем обычно. Даю маме её кружку, протягиваю другую Людмиле. Та сосредоточенно вслушивается, берёт у меня кофе, глаза устремлены куда-то вдаль. Потом она пропевает последнее слово и кладёт трубку. Стоит перед нами с мобильником в правой руке и кружкой в левой, глаза широко открыты.

— Мне надо уйти! — говорит она.

— Хорошо, Мила, — говорит мама. — Всё в порядке?

— Да, — Людмила медленно кивает. — Якуб приехал!

— Якуб, твой муж? — спрашивает мама, а Людмила так же медленно кивает. И начинает торопиться.