1905 год. Прелюдия катастрофы - Алексей Щербаков

То есть получалось, что людям «из простых» был закрыт доступ к высшему образованию — и это в то время, когда страна остро нуждалась в образованных людях! Ну вот имели эти господа хоть какие‑то мозги? Куда пошли умные и способные ребята из «низов»? Правильно — в революционеры. Иван Каляев, Иосиф Сталин, Климент Ворошилов, Иван Бабушкин, Григорий Котов- ский, Нестор Махно… А куда им было ещё податься?

И ведь как отблагодарили дворяне власть, которая снова дала им привилегии за счет остальных? В феврале 1917 года императора не поддержал никто! Наоборот, господа дворяне, опережая друг друга, кинулись присягать Временному правительству. Я вот не люблю слова «быдло», но к русскому дворянству оно очень хорошо подходит.

В 90–х годах в общественной жизни появились люди, о которых раньше никто и понятия не имел. Они были совершенно неизвестными фигурами, о которых никто ничего не знал: кто они такие, как живут и чего хотят?

Речь идет о рабочих. Разумеется, они не сгрузились с летающей тарелки, они жили в той же России. Но дело в том, что рабочий класс в это время стремительно рос. В промышленности 40 % (!) всех российских предприятий, существовавших к началу XX века, были построены в 90–е годы. Только на Юге к двум металлургическим заводам, основанным в 70–е годы, прибавились за 80–90–е годы еще пятнадцать. И что самое главное — количество переросло в качество. Начались «трудовые конфликты». И вот тут‑то на рабочих обратили внимание все.

Неизвестные.

Тут надо пояснить: а почему нарождающийся рабочий класс остался без внимания как властей, так и революционеров? Дело в идеологии. Она, как это ни смешно, в «рабочем вопросе» у всех противников полностью совпадала. Народники плохо относились к капитализму и, соответственно — к большим заводам и фабрикам. Их идеалом были маленькие мастерские. В таких мастерских невозможно сделать паровоз? Так кого это волновало.

Народники холили и лелеяли идею общины, которая, дескать, готова к социализму. Соответственно, рабочих они воспринимали как заблудших овец. Пошли, мол, ребята подработать — так они и вернутся к себе в деревню.

Власть воспринимала рабочих так же. Разумеется, их не интересовали социалистические идеи. Надежда была на то, что в крестьянской среде живет неистребимая любовь к батюшке — царю.

Особый журнал Комитета министров от 28 и 31 января 1905 года констатировал, что причиной конфликтов «служил существовавший тогда взгляд на существо рабочего вопроса в России, будто условия фабричной жизни у нас и на Западе совершенно между собой различны. Число рабочих, занятых на наших фабрично- заводских предприятиях, весьма незначительно; благодаря счастливым условиям землепользования большая часть русских рабочих тесно связана с землей и на фабричные работы идет как на отхожие промыслы, ради подсобного заработка, сохраняя постоянную, живую связь с деревней; никакой систематической борьбы рабочих с предпринимателями в России нет; нет в ней и самого рабочего вопроса, а потому и не приходится создавать по западным образцам фабричного законодательства».

Это уже, что называется, туши свет. Люди не понимали (или не хотели понимать) вообще ничего. Взять хотя бы пассаж про «счастливые условия землепользования». Россия вообще‑то находится в зоне рискованного земледелия. Иногда есть урожай, а иногда его и нет.

Но чиновникам думать так было удобно. Только беда‑то в том, что бесконечно иллюзиями жить невозможно. К концу XIX века дело обстояло уже совсем не так, как хотелось бы видеть господам чиновникам.

Число рабочих росло очень быстро. В 1860 году их было 720 тысяч человек, в 1890 году — уже 1,5 миллиона, а в 1900 году — 2,81 миллиона.

В девяностых годах власти все‑таки попытались изучать рабочих. Правда, действовали они в этом деле исключительно нелепо. По стране послали нескольких генералов, которые шли в жандармские управления и отдавали соответствующие приказы — и жандармские офицеры перлись на заводы. Вряд ли они там получили нужную информацию.

Оппозиция, впрочем, была немногим лучше. Когда в конце девяностых годов стал популярен «рабочий вопрос», множество журналистов ринулось разрабатывать эту тему. Так их репортажи о походах на рабочие окраины напоминают статьи путешественников, которые пробирались по джунглям к какому‑нибудь племени людоедов. То есть для них рабочие также являлись эдаким «неизвестным фактором».

А что эти люди из себя представляли?

В последнее время господа, ностальгирующие о «России, которую мы потеряли», любят приводить цены на продукты в дореволюционной России. Дескать, икра стоила столько‑то, осетрина столько‑то. То есть получается, любой человек мог аж зажраться. А если бунтовал против власти, то, видимо, либо от дурости, либо потому, что его обманули и запутали некие революционеры. На деле, как водится, все было несколько иначе.

Рабочие делились на две категории: заводские и фабричные. Первые зарабатывали и в самом деле немало — хотя тоже по — разному. Большевик Иван Бабушкин писал в своих воспоминаниях, что он на Невском заводе получал до ста рублей в месяц. Это были очень неплохие деньги. Для сравнения: жалованье армейского поручика составляло 76 рублей, учителя гимназии — столько же. Но Бабушкин был «слесарем первой руки», то есть специалистом высочайшего класса. Да и то сказать — работали‑то по четырнадцать часов, ни о каких отпусках и больничных речи не было.

Но Бабушкин — представитель рабочей элиты. У остальных жизнь была совсем не такой хорошей. По сведениям автора вышедшей в 1898 году книги Туган — Барановского «Русская фабрика в прошлом и настоящем», дело обстояло следующим образом.

Средний заработок на Путиловском заводе составлял 21 рубль в месяц. Прожиточный минимум для холостого рабочего в Петербурге — 17 рублей. «Квартира» — то есть комната с удобствами во дворе, на Нарвской заставе стоила 13 рублей в месяц. Плюс дрова, без которых тогда ни еды не приготовишь, ни обогреешься зимой, обходились еще в четыре рубля. И керосин, чтобы свет был — об электричестве на рабочих окраинах понятия не имели. Много оставалось?

Но это «заводские» на Путиловском или на Невском заводе, на котором работал Бабушкин. А вот «фабричные» жили куда хуже. Они получали по 5–15 рублей, поэтому жили в так называемых «рабочих казармах».

Бабушкин, уже будучи вовлечен в рабочее движение, как‑то раз пошел поглядеть на жизнь «фабричных» в одну из «рабочих казарм». Кстати, заметим, отправился он туда потому, что это заведение было недавно создано и рекламировалось в прессе как некое великое достижение прогресса. Автор видел такие строения. В Твери, к примеру, так называемые «берговские казармы» стоят до сих пор, как памятник «технического модерна». Будете как‑нибудь там — поглядите.

«Нашим глазам представилась вся картина размещения и обстановки этой комнаты. По правой и левой стороне около стен стояло по две кровати, заполнявшие всю длину комнаты почти без промежутка, так, что длина комнаты как бы измерялась двумя кроватями; у окна между кроватями стол и невзрачный стульчик; этим и ограничивалась вся обстановка такой каморки. На каждой кровати спало по два человека, а значит, всего в комнате жило 8 человек холостяков, которые платили или, вернее, с которых вычитали за такое помещение от полутора до двух рублей в месяц с каждого. Значит, такая каморка оплачивалась 14–тью или 16–тью рублями в месяц; заработок же каждого обитателя колебался между 8–ью и 12–15–тью рублями в месяц. И все же фабрикант гордился тем, что он благодетельствует рабочих, беря их на работу с условием, чтобы они жили в этом доме, если только таковой не набит Щитком.