Князь Рус - Юрий Никитин

Тучка прикрыла месяц, но даже в темноте она видела, какблеснули его зубы.

– Сейчас нам бы только выжить… Но если выжить можно толькоценой бесчестья, то мы предпочтем умереть всем племенем. Мы хотим жить красиво.

Она не поняла:

– Красиво?

– Красиво, – подтвердил он гордо. Она видела, каквыпрямилась его спина. Плечи раздвинулись. – Достойно. Гордо. Красиво житьи красиво умереть.

И снова он видел, как она кусала губы, отводила взор.Спросил, уже немножко сердясь:

– Должна ли ты таиться даже от меня? Что у тебя на сердце?

– Да так, – прозвучал ее ответ. – Я просто непоняла… Ты вчера ночью заходил в шатер, где едут твои женщины. И вышел ты…почему-то хмурый.

Она видела, как он вздрогнул, даже сжался, так непривычно видетьвсегда гордого и с расправленными плечами богатыря. Она ждала затаив дыхание.Наконец он пробурчал с великой неохотой:

– Да так… Малина, это моя давняя подруга, зазвала. Обещалапоказать что-то особенное.

– Показала? – спросила она едва слышно.

Ее пальцы сжались на поводе коня с такой силой, что несмогла бы разжать и воинская дружина. Затаила дыхание, страшась, что синеглазыйвитязь заметит.

Рус отмахнулся:

– Это я уже видел у коров. И коней. И овец… Нет,сердце жаждет чего-то необыкновенного. Иногда просто плакать хочется от этойжажды. Наверное, потому мы и стали беглецами… Не из страха гибели, а по жаждеувидеть странных двухголовых людей, что живут за горами, одноглазых великановСтепи, огромных летающих Змеев, которые воруют женщин и живут с ними в пещерах…

Она слушала молча. Рус говорил как-то торопливо, быстрееобычного, словно оправдывался. Она все молчала. Наконец он прервал себя наполуслове. Голос ее золотоволосого спасителя стал почти умоляющим:

– Ис!.. Я же вижу, ты хотела что-то сказать!

– Да? – спросила она нейтрально, сдерживая себя изовсех сил, но сердце стучало счастливо.

– Потому Малина и позвала, что я перестал заходить к ней… дак другим с того дня… с того дня, как появилась ты! Я сплю у костра своинами. Правда, Чех и Лех тоже у костров, но я в самом деле… Ис, сердце моепривязано только к тебе.

Она опустила голову, пряча счастливые глаза. Этот воин и таксказал очень много. Похоже, со временем она сумеет принудить сказать и больше.

А то и сделать.

Они двигались сутки за сутками, земля оставалась испятнаннойследами зверья, птиц, в воздухе порхали мотыльки, сверкали мертвым слюдянымблеском крылья стрекоз. Глаза всегда серьезного Чеха блестели радостью. Нималейших следов человека! Наконец-то вступили в земли, куда еще не ступала людскаянога. Крайний Север, Гиперборея, земли странных чудовищ, диковинных зверей…

Люди с каменоломен быстро обрастали жилистым мясом, в товремя как остальные беглецы оставались тощими. Под началом они Совы изготовилисебе оружие: сперва простые пики с обугленными для крепости в пламени костраконцами, потом сделали железные насадки.

Сам Сова с самыми выносливыми сдружился с кузнецами,помогал, наконец Рус увидел его уже с настоящим боевым топором, искусновыкованным, с рукоятью из старого дуба, а на поясе появились два ножа вдобротных ножнах.

Однажды ехали в настороженном молчании, когда впередиувидели дозор, что несся навстречу полным галопом. Чех напрягся, в глазах быладосада: Лех и без нужды гоняет так, что конь вот-вот падет. А когда придетвремя двобоя, окажется либо на измученном коне, либо вовсе пешим.

– Развалины! – орал Лех еще издали. – Город!

Двое дружинников, Ерш и Твердая Рука, подъехали медленнее,на Чеха косились с опаской. Их кони дышали тяжело, но пену не роняли, каккрасный жеребец Леха.

– А люди? – спросил Чех быстро.

– Людей не нашли, – быстро сказал Лех. – Правда,далеко не искали, но сколько глаз хватал… а место ровное!

Чех перевел взор на дружинников. Ерш ухмыльнулся:

– Когда нас увидели, сразу сбежали. Подумали, что гости…Такую ораву прокормить!

Твердая Рука развел руками. Его второе прозвище было Молчун,ибо словам предпочитал дело. Чех подобрал поводья, оглянулся:

– Лех, Рус, вы двое – со мной.

Кони резво пошли сразу галопом, им передалась тревога и волнениевсадников. Развалины выступили из зарослей высокой травы отбеленные временем,сглаженные, но видны были следы кладки.

Рус соскочил на землю первым, сердце колотилось как передбоем. Лех без нужды дергал рукоять меча, вытаскивал до половины и со стукомзадвигал в ножны, а Чех спрыгнул прямо с коня на массивный камень с ровнымикраями.

– Позвать Корнила! – велел он нетерпеливо.

Твердая Рука сразу же повернул коня и умчался. Вскоре с нимприскакали еще всадники, где выделялся серебряной бородой Гойтосир, а следомтащилась повозка, запряженная двумя конями.

Гойтосир крикнул ревниво:

– Что может тот неумеха, что не умел бы я?

Корнило подъехал, натянул вожжи. Кони тут же принялисьщипать траву. Чех поинтересовался подозрительно:

– Ты был, говоришь, дикарщиком?

Волхв вылез из телеги с кряхтеньем, морщился и хватался запоясницу. Вокруг камня обошел медленно, прихрамывал, нехотя пощупал,отмахнулся:

– Кем я только не был. Что волишь знать?

– Что за развалины?

– Я такие уже встречал. И в горах, и в пустынях. Кудатам этим! Целые дворцы видывал. А оказывалось, что их выстроили ливни даветры. Успокойся, вождь.

– Точно? – не поверил Чех.

– Голову на отрез, – сказал Корнило с горделивойнадменностью.

Все же Чех разослал в стороны охотников, а Лех и Рус тожеосматривали каждую пядь на несколько верст вокруг, искали то ли наконечникстрелы, то ли кости зверей, не разгрызенные, а со следами острого меча илитопора, старое ли дерево с зарубками, еще какие следы, ибо человек есть особыйзверь, после него след остается на века, как бы ни старался спрятать.

Но что на самом деле убедило Чеха – это зверье.Огромные жирные дрофы подпускали людей вплотную, смотрели с любопытством. Дажедетвора наловчилась бить их палками. Олени, правда, к себе не подпускали, нопаслись поблизости, давая время спокойно наложить стрелу на тетиву, долгоцелиться. Целые стада диких свиней прошли прямо через лагерь, ступая через ногиобомлевших людей. Одна свинья перешла прямо через остатки костра. Рус видел,как рассыпались под ее копытцами багровые уголья, а затем только истошный визгдурехи всполохнул стадо. Фыркая и хрюкая, они перешли на неторопливый бег искрылись в сгущающихся сумерках.