Амнистия - Андрей Троицкий

Учебный бой начался вяло и скучновато. Тарасов выдержал первый натиск Анищенко, сумел не попасть на правый кулак тяжеловеса, маневрировал по рингу, но держал спину слишком прямой. Когда первый раунд закончился, Анищенко, ещё не вспотевший, уселся на выставленный тренером табурет, прополоскал горло глотком воды, выплюнул её себе под ноги. Тарасов стоял в противоположном углу ринга, табурет ему не принесли.

Во втором раунде выяснилось, что Тарасов не только держит удар, но сам умеет сильно пробить с обеих рук. Анищенко пропустил апперкот справа и несколько очень плотных ударов в туловище, после которых никак не мог восстановить дыхание. Лишний вес мешал Анищенко быстро вдвигаться, его выпады казались слишком медленными, предсказуемыми.

Тарасов успевал или уйти или закрыться предплечьями. С другой стороны, при таком весе, который имел Анищенко, можно одним ударом положить кого угодно. Нужно только попасть. Анищенко мазал. Все мазал и мазал. Все перемалывал кулаками воздух.

Тарасов же был подвижен, нырял под удары, шел вперед и снова отступал. В конце раунда Анищенко уже дышал, как паровоз, а грудь лоснилась от пота. Тарасов, топтавшийся в своем углу, выглядел довольно свежим. В третьем раунде он перестал пятиться назад, неожиданно пошел на размен ударами. А потерявший уверенность Анищенко, оказался прижатым к канатам, был вынужден рисковать, раскрываться и, в конце концов, пропустил крюк в голову справа и слева.

Тарасов два раза провел боковой слева и кончил бой хлестким боковым ударом в голову справа. Это был честный бой, честный поединок. Анищенко проиграл вчистую. Проиграл, потому что не был настроен на победу. Он изначально считал победу своей собственностью, но ошибался.

Анищенко ахнул и упал грудью вперед, упал тяжело, как подстреленный бегемот. «Максим, мудак, это же тренировочный бой», – крикнул тренер.

Он пролез под канатами, ступил на ринг и встал на колени перед лежащим на досках Анищенко, который даже не пытался подняться. «Вот и хорошо, что бой тренировочный. Судей нет, и победу вам никто не подарит», – огрызнулся Тарасов. Он пролез под канатами, спустился вниз, на ходу развязывая шнуровку на перчатках.

«Тарасов хороший спортсмен, боксер. Увлекается стрельбой. Умеет сохранить достоинство перед лицом опасности», – написал на листке Локтев. Подумал минуту и добавил: «Склонен к насилию. «.

* * *

Были и другие встречи. Время от времени они виделись в театре, играли в фое в настольный футбол, пару раз посещали соревнования по любительскому боксу, даже в одной компании встречали Новый год. Но знакомство так и не переродилось в дружбу. Тарасов исчез из жизни Локтева также внезапно, как появился.

Он ушел из театра, перестал показываться в спортзале «Урожай». Последний раз они встретилась на улице, совершенно случайно. Стоял летний день, слишком жаркий и солнечный для северного города. Тарасов затащил Локтева в какую-то забегаловку, угостил пивом. На все вопросы отвечал неопределенно и односложно: не знаю, подумаю, не решил… Они постояли часа полтора за круглым столиком в углу зала, а потом затем Тарасов пригласил Локтева к себе домой. Тот, не раздумывая, согласился.

Деревянный некращенный дом на городской окраине. Квартира из вдух комнат на втором этаже. Помнится, отец Тарасова тяжело болел. Из локтевого сгиба его правой руки торчала иголка. Старик беспокойно ходил по квартире, свободной рукой таская за собой металлический штатив с закрепленной в нем капельницей с физраствором.

Они с Тарасовым устроились на кухне, разложив закуску на стуле у окна.

«Почему ты ушел из театра?» – спросил Локтев. «А, надоело всю жизнь быть на вторых ролях, – отмахнулся Тарасов. – Какое у меня образование? Омский физкультурный институт. Плюс театральная студия. С таким образованием в театре ничего не светит. И вообще, ни в театре ни в спорте я не достиг блистательных высот. Попробую себя в другой области».

«И в кой же это области?» – спросил Локтев. «Пока не знаю», – Тарасов наполнил рюмки. «А я еду в Москву, хочу там попытать счастья», – скромно сказал Локтев, которого распирало от счастья. Сразу два столичных театра решили ставить его пьесы. «Ну, может, в Москве увидимся», – ответил Тарасов. Он не выглядел счастливым, он, видимо, тоже вынашивал тщеславные планы. Иного свойства планы.

Интересно, какие именно?

«Во время нашей последней встречи Тарасов выглядел угнетенным, по моему мнению, он не в ладах с самим собой», – написал Локтев и поставил точку.

* * *

– Немного же вы вспомнили.

Руденко прочитал и отодвинул от себя исписанную до половины страницу.

– Я постараюсь вспомнить больше, – ответил Локтев. – Дома посижу и вспомню. Только ответьте мне на один вопрос. Если я найду для вас этого человека, то могу рассчитывать на премиальные? Я не о деньгах. Я могу надеяться, что в случае удачного завершения поисков, мое сотрудничество с уголовным розыском навсегда закончится?

Руденко хмыкнул и неопределенно пожал плечами.

– Я найду для вас Тарасова, – сказал Локтев. – Но это будет мое первое и последнее, так сказать, дело. Договорились?

– Сперва найдите, тогда поговорим.

– Мне нужны гарантии.

– А я не представитель страховой кампании, чтобы давать какие-то сраные гарантии, – Руденко начинал злиться. – Тарасова МУР не может найти, а вы говорите: я найду. Вы переоцениваете свои скромные таланты. Идите домой, соберитесь с мыслями и напишите все, что знаете. Как только закончите свой опус, звоните мне, но по телефону не называйте свого имени. Теперь у вас есть только псевдоним: Кактус. Встретимся вот в этой закусочной. Тихое место в центре.

– Так вы обещаете, что в случае успеха отпустите меня с Богом? – упорствовал Локтев.

– Вы ещё ничем не помогли следствию, ничего не сделали, а уже начинаете торговаться, уже выдрючиваетесь, – Руденко поморщился, как от кислого. – Сперва докажите, что вы хоть на что-то способны. Только самостоятельно вы ни хрена не сможете сделать. Ваш друг сильно изменился за то время, что вы с ним не виделись. Из провинциального актеришки он превратился в отпетого бандита и убийцу. Если он только узнает, что вы его ищете… Если только узнает, вы проклянете тот день, когда вылезли из материнской утробы. Все, пишите письма.

На отрывном листке Руденко написал адрес шашлычной, передал бумагу Локтеву.

Едва загорелся зеленый свет светофора, Локтев рванул машину с места. Выбирая ближнюю дорогу к трем вокзалам, свернул в первый же переулок, хотел прибавить газу, но тут заметил мужчину в клетчатой рубашке и мятых брюках.

Мужчина стоял на кромке тротуара и с чувством человека, отчаявшегося поймать машину, выразительно махал правой рукой, задирая кверху большой палец. Локтев тормознул, потянувшись к ручке, толкнул ладонью правую дверцу.

– Куда ехать?

– На Каланчевку, к Ярославскому вокзалу. На поезд опаздываю.