Заговор бумаг - Дэвид Лисс

— Ты знаешь, где он их хранит?

Если бы можно было эти письма украсть, я бы сэкономил время и деньги, а также это было бы куда безопасней. Но такой возможности у меня не оказалось.

— Он сказал, что будет их носить при себе, — сказала Кейт, — так как уверен, что кто-нибудь за ними придет рано или поздно. Он сказал, что самое безопасное — носить их с собой.

Эти сведения, безусловно, сужали мои возможности. Если Арнольд имел представление о содержании писем, сэру Оуэну грозила беда. Чтобы пустить опасные слухи, не нужны никакие доказательства, в особенности если эта Сара Деккер, на которой сэр Оуэн хочет жениться, действительно так необычайно чувствительна, как он утверждал.

Я еще раз уточнил то, что она мне рассказала, и передал ей кошелек с пятью фунтами. Этих денег будет достаточно, чтобы обеспечить ее едой, питьем и одеждой до суда.

Теперь я должен буду обеспечить ей сносное проживание. Чтобы Кейт стала сотрудничать со мной, она должна жить в относительно комфортных условиях, а это означало, что ее надо перевести в Пресс-ярд, самую лучшую часть тюрьмы и, следовательно, самую недешевую, уж поверьте. В этой части тюрьмы камеры были относительно просторными и чистыми. Там можно было в безопасности прогуливаться на свежем воздухе в дворике. Там надзиратели прислуживали арестантам, как трактирщики в тавернах. В Пресс-ярде можно было все купить за деньги. Если напитки бывали слабыми или несвежими, это было намного лучше, чем гнилая вода, которую давали в Коммон-сайде. И если пища бывала слишком острой или пресной, это было все же лучше помоев, которыми кормили заключенных победнее и которые зачастую, так кишели червями, что есть их было невозможно.

Расходы на лучшие условия проживания для Кейт должны были обойтись мне недешево: двадцать фунтов, чтобы перевести ее в Пресс-ярд, еще одиннадцать шиллингов в неделю за постой. После вычета того, что мне предстояло заплатить этому мерзавцу Арнольду, и взяток, которые уже облегчили мой кошелек, оставшихся денег от щедрого вознаграждения сэра Оуэна едва хватало, чтобы оплатить мои расходы. Дело, которое казалось таким простым и прибыльным, в лучшем случае принесет мне несколько шиллингов. Мне вовсе не хотелось расставаться с такой внушительной суммой, которая требовалась для переселения Кейт, но другого выхода я не видел. Придется раскошелиться, чтобы она молчала.

— Я еще приду удостовериться, что все идет хорошо, — сказал я, зная, что это ложь, такая же, как заверение, что ее не повесят.

Я надеялся, что за недостатком доказательств ее оправдают, но не знал, как далеко может зайти Уайльд, чтобы купить свидетелей. Тем не менее я не мог быть защитником Кейт Коул и вышел из Ньюгетской тюрьмы с надеждой, что мне не придется вспоминать о ней в ближайшее время.

Я не стал возвращаться домой, а тотчас отправился в район Блумсбери-Сквер,где на Гилберт-стрит проживал мой друг Элиас Гордон, которому это было не по карману. В то время я был молод и редко нуждался в помощи, но время от времени, когда я не мог выполнить задание клиента в одиночку, я прибегал к помощи Элиаса, хирурга из Шотландии и моего верного друга. Я познакомился с Элиасом после моего последнего боя, когда я непоправимо повредил ногу. Это случилось во время третьего ожесточенного поединка с Гвидо Габрианелли, итальянцем, которого я победил дважды и которому проиграл в последнем бою самым скандальным образом.

Габрианелли был родом из Падуи, где прославился под прозвищем Человек-молот, или что-то в этом роде, если перевести с его родного женственного наречия. Мне приходилось боксировать с иностранцами до этого: мистеру Хабаккуку Ярдли, который устраивал мои матчи, нравились бои с иностранцами, поскольку англичане с радостью отдавали свои шиллинги, чтобы посмотреть, как их соотечественник — не важно, что он еврей, для них в этот момент он был настоящим англичанином — дубасит какого-нибудь французика. Примечательно, что, когда речь шла о кулачном бое, евреи становились англичанами, а все иностранцы — французами.

Этот Габрианелли, или Человек-молот, прибыл в Англию и, не попытавшись связаться со мной или с мистером Ярдли, чтобы устроить матч, опубликовал в «Дейли адвертайзер» объявление следующего содержания, которое привело меня в ярость:

Мне стало известно, что на этом острове есть боксер, который мнит себя Самсоном, — некий Бенджамин Уивер, называющий себя Львом Иудеи. Но если он утверждает, что может победить меня, я назову его Лжецом Иудеи. В моей родной Италии никто не отважится сразиться со мной, ибо я размозжу челюсть любому противнику своим кулаком. Давайте посмотрим, хватит ли у этого Уивера смелости померяться со мной силами. В полной готовности и к его услугам,

Гвидо Габрианелли, Человек-молот

Я, как и мои собратья по цеху, был поражен воинственностью этого иностранца. Боксеры часто помещали вызывающие объявления в этой газете, но, как правило, это происходило, когда страсти накалялись, начинать же отношения со злобы было нелепо. Но мистер Ярдли почувствовал вкус серебра в этой абсурдной ситуации и решил, что такое напыщенное бахвальство привлечет толпу зрителей. Пока он занимался приготовлениями, я опубликовал ответ, который мистер Ярдли посоветовал сделать как можно более вызывающим.

Пусть мистер Габрианелли, этот боец из Италии, знает, что я готов сразиться с ним на ринге в любую минуту. Я не подвергаю сомнению его заявление, что в своей родной стране он сломает кулаком челюсть любому противнику, но мистер Габрианелли должен помнить, что здесь ему придется сражаться с людьми твердого характера, и я сомневаюсь, что британскую челюсть можно сломать даже наковальней. Если мистер Габрианелли будет настолько безрассуден, что согласится на предложенный им самим поединок, я искренне надеюсь, что все, кто считает этот остров своей родиной, придут посмотреть, что происходит с иностранцами, которые приезжают к нам, чтобы хвастаться попусту.

Бен Уивер

Об этом поединке только и говорили ценители искусства кулачного боя, и посмотреть его пришло больше народа, чем мы могли мечтать, так что театр мистера Ярдли в Саутворке едва мог вместить всех желающих. Сбор от поединка составил более ста пятидесяти фунтов, из которых треть причиталась мистеру Ярдли и по трети — каждому из бойцов.

Габрианелли был настроен по-боевому. До этого я видел его один раз, но издали — когда он разгуливал по городу в своем глупом красном костюме, украшенном всякой ерундой и лентами, и, глядя на него, я подумал, что любой британец сможет свалить этого итальянца одним дуновением. Теперь же, когда мы оба разделись до штанов, чулок и туфель, я увидел, что имею дело с силачом. К тому же в нем было что-то пугающе звериное. Голова — свежевыбрита, а спина и грудь — покрыты густыми черными волосами, как у африканской обезьяны. Зрители тоже думали, что увидят глупого фата, который не станет снимать перед матчем парика, и теперь в немом изумлении таращились на эту гориллу, тяжело ступавшую взад-вперед в своем углу ринга, разминая мышцы груди и рук.

Однако мои опасения, по крайней мере в отношении этого матча, оказались беспочвенными. Как только поединок начался, Габрианелли нанес мне сильный удар в подбородок. Признаюсь, удар был неожиданным и чрезвычайно болезненным, но под одобрительные возгласы толпы я продемонстрировал, что моя челюсть цела. Повернувшись спиной к противнику, я легонько ударил себя по обеим щекам, и толпа взорвалась бурным восторгом.