Пасынки фортуны - Эльмира Нетесова

Кузьма силился сделать шаг. Но боль сковала все тело и свалила в снег. Не сумевшему удержаться — встать на ноги всегда труднее. Огрызок царапал жесткий снег, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь, подтянуться и встать. Надо идти, двигаться. Нельзя валяться на трассе. Ведь недалеко осталось. Надо пересилить боль. Он пытался уговорить, заставить, перебороть самого себя. И, ругаясь отборно, барахтался в снегу больным беспомощным комом, теряющим на борьбу за жизнь — тепло, каплю за каплей.

Он уже понял, что на ноги ему не удастся встать. Не хватит сил. И попытался ползти. Пусть медленно, но надежно. Другого выхода нет. Кузьма прополз немного. Почувствовал усталость. Поясница уже не болела. Она перестала чувствовать холод.

Огрызок не помнил, сколько он полз и отдыхал. Когда глянул вперед — не увидел огней поселка и, на свое счастье, вспомнил, что ближе к полуночи везде по Колыме отключают свет.

Мужик закричал, зовя на помощь хоть кого-нибудь. Ведь до жилья рукой подать. А на холоде всякий звук издалека слышен.

Кузьма замер. Он ждал помощи со стороны поселка. Но оттуда никто не поспешил на его зов. Странный, шелестящий звук услышал сзади. И оглянулся, всмотрелся в темноту — на дорогу. Мелькнуло что-то черное, большое.

— Помогите! — заорал Кузьма во всю глотку, надеясь на сострадание.

— Чего вопишь? Все еще не добрался? Аника-воин! Чего валяешься серед пути? — усмехался лесник, неведомо как оказавшийся рядом.

— Дед, спина сдала. Сорвал я ее в зоне, на руднике. Помоги добраться. Помираю, — просил Огрызок.

— Помочь тебе? Чтоб за доброе злом получить? Нет! Меня ты уже проучил. Не всякому помогать надо. А тебя, может, и впрямь зря с тюрьмы выпустили. Не здоровье ты там оставил, а душу вместе с совестью. Потому не выпускает тебя на волю трасса. Она всякого нутром чует. И я ей не судья, наперекор не пойду, — ответил твердо.

— Хрен с тобой, старый козел! Да только секи, не пахан ты мне, чтоб судить, нужен я жизни иль нет. Ты — не Бог! И кто знает, что тебя ждет за то, что в беде бросаешь, может, сам в зимовье не вернешься. За свое ответишь. Ты мне — не судья. Я сдохну — ладно. Но и тебе не будет покоя.

С того света достану гнилушку, — пообещал Кузьма и, не ожидая помощи от старика, пополз дальше.

Дед, сделав шаг, нагнал его. Ухватил за шиворот. Сдернул со снега.

Кузьма, захлебнувшись болью, заблажил скрипуче:

— Чтоб ты усрался через хавальник, старая параша! Иль зенки посеял? Ослеп? Спина прихватила! А ты, как пахан на сходке! Вместе с тряпьем душу вымаешь!

— А я и не знал, что она у тебя в загривке. Чего лаешься? На ногах стоишь. Шагай теперь на своих, — подтолкнул слегка.

Огрызок сделал шаг. В пояснице заныло, заскрипело застуженно.

— Будет дурить. Идти надо. Не стой, что кикимора в сугробе! Шевелись!

— резко дернул дед Кузьму. И только теперь Огрызок приметил, что лесник идет на лыжах.

Кузьма, закусив губы, делал шаг за шагом, боясь выпустить из вида старика.

— Далеко еще до поселка?

— Да рядом. Чхни — собаки забрешут. В сотне шагов, — ответил лесник. Но Кузьма, сколько ни вглядывался, не видел домов.

— А ты знаешь, где Чубчик канает?

— Как не знать? Его весь Север уважает. Всяк наслышан о нем.

— Мне покажешь?

— Конешно! Доставлю, как есть! — хохотнул лесник в ночь.

— Дед! А с чего ты ночью в поселок сорвался? — не сдержал любопытства Огрызок.

— Значит, надо мне, — отозвался лесник недовольно. Старый Силантий, конечно, неспроста ушел в ночь из зимовья.

Едва за Кузьмой захлопнул дверь, сомненья одолели:

«А не поспешил ли гневаться? Выгнал человека из избы, как собаку! Мало ль что сбрехнул? От слов до дела — путь долгий. А гость из пурги, с зоны освободился. У него ни душа, ни сердце не успели оттаять. Вон как много перенес, бедолага. А и я других не лучше. С избы подналадил, грех на душу принял. Теперь он, конечно, к Чубчику заявится. Больно злой на всех. И уже навряд ли доброй будет та встреча, коль не свидевшись, грозился Кузьма загубить Чубчика за старые грехи. Тот ни сном ни духом гостя не ожидает. А этот лютым зверем завалится. По дороге, намерзшись, вовсе озвереет. Зло на Чубчике сгонит. А кто в том виноват? Зачем я про него Кузьме сболтнул? Коль так приключилось, мне все исправить надо. Не то горя хлебну за

свой язык неудержный. Сколько раз себе зарок давал. Ан нет, подводит старость болтливая! Теперь вот вставай, беги в поселок, опереди, удержи беду. Отведи от семьи», — встал лесник на лыжи, прикидывая, успеет иль нет опередить Огрызка.

Лесник издалека услышал крик о помощи. Узнал и голос своего гостя. Подумал, что на Кузьму напали волки. Такое на Колымской трассе случалось нередко. Тем более, что теперь у волков — свадьбы. Об осторожности и страхе не знали волчьи стаи. Нарвись они на одинокого путника — разнесли бы в клочья…

— Далеко ль до поселка? — дернул Огрызок за рукав старика.

— Скоро будем, — отвечал Силантий уверенно и шел спокойно, придерживая выбивающегося из последних сил Кузьму.

Силантий еще тогда, в первый день знакомства, удивился, как добрался Кузьма живым до его зимовья? Ни пурга, ни мороз, ни звери не убили. Сохранил Господь. Значит, нужна для чего-то на земле эта жизнь. Неспроста дошел. И не болел. А вот теперь еле ноги передвигает. Доконал холод. Ну да Колыма со всякого выжившего свою плату возьмет. Не жизнью, так здоровьем. А уж в памяти до смерти жить останется. И во снах покою не даст. От нее ни отогреться, ни уехать. Она — как клеймо, самой судьбой поставленное. Она пройдет по жизни рядом — плечо в плечо. Как зэк с соседней шконки. В пидерке и робе заключенного. Ее не прогнать никогда.

— А ты к кому в поселок вздумал? Иль родня там завелась? — спросил старика Огрызок.

— Тебе-то что до того? У нас с тобой пути разные. Как звериные тропки в тайге. Тебе моего пути не ведать, — бурчал лесник, не оглядываясь.

— Сколько еще до поселка? — мучительно кусал губы Кузьма.

— Меньше спрашивай — скорее дойдешь. Жить захочешь— доползешь. Мне тебя не уговаривать. Коль из зоны вышел, выживешь! Шевелись шибче! Скорей придем, — ответил дед.

Огрызок чувствовал, что силы вот-вот оставят его. Холод заметно возрос и сковал не только тело, саму душу.

— Не могу дальше. Дай передохну. Мочи нет! — взмолился Кузьма.

— Чего раскис, как баба? А еще Чубчика грозился лысым сделать! Чего ж отстал? Кишка трещину дала? Слабак стал? Иль только на язык вострый? — рассмеялся старик.

Кузьма заскрипел зубами, собрал в комок остаток сил и пошел следом за лесником шаг в шаг, стараясь не отставать.

— Занозливый ты, Кузьма! Злой человек! Нет добра в душе твоей. Нет сердца. Потому живешь коряво. Как зверь среди людей. И все тебя чураются. Неспроста такое. Не с добра!