📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгИсторическая прозаО Рихтере его словами - Валентина Чемберджи

О Рихтере его словами - Валентина Чемберджи

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 15 16 17 18 19 20 21 22 23 ... 78
Перейти на страницу:

В Мантуе в театре такой чудный зал, – действительно изумительный. Даже не XVIII, а XVII века.

Я когда увидел его впервые, чуть не заплакал. Ложи все ренессансные, он – маленький, пятиэтажный, причем строгий. Только в Италии такое бывает. Teatro di Bibiena. Действительно, город Риголетто. Довольно неуютный. Со всех сторон стена, а за стеной бесконечные озера, куда и хотел Риголетто бросить мешок с герцогом, а оказалось – это Джильда.

Бернар предложил: почему бы вам не устроить в Мантуе такой фестиваль, чтобы играли только вы, и сделать пластинку. Он собирался записывать сам. Но когда на следующий год Эми объявила мой фестиваль в Мантуе, она пригласила фирму «Дека». Этим она связала меня, потому что мне надо было тогда хорошо играть. А так я бы не замечал.

В Мантую все съехались, и первый, кого я увидел и сразу вспомнил, был тонмейстер – страшный халтурщик, я записывал с ним концерт Бриттена. Я понял, что все не так. Ну, конечно, они все записывали, но я все забраковал. Концерт получился неудачный, то есть для публики, может быть, и удачный – очень большой успех, но для записи не годится.

Вы знаете, – прерывая свой рассказ о Мантуе, задумался Святослав Теофилович, – жалко времени, которое уходит на бесконечные застолья. Я стараюсь их избегать по мере возможности, но ведь вежливость, этикет… Вот я вам скажу про Японию. Там даже слишком много красивого, и все-таки каждый раз одно и то же: как красиво, как вкусно, как удобно. Чересчур. Это должно быть иногда, а не всегда…

Сейчас в Москве все уже заняты «Декабрьскими вечерами»… «Декабрьские вечера» 1985 года – три «Ш» – были в чем-то компромиссные, но интересные, не бездарные. В них был риск, непосредственность. А вы слышали Камерную симфонию Шостаковича на «Декабрьских» 84-го? Николаевский! Ну замечательно. В некотором роде, как Мравинский. Прекрасно! Молодым дирижерам надо учиться у него. Им недовольны, потому что он устраивает слишком много репетиций. Я спрашиваю: «Сколько же он хочет?» Мне отвечают. А я говорю, что потребовал бы вдвое больше…

Мравинский же – порождение Петербурга, Петербург его породил, создал его облик. Я знаю его недостатки и слабости, но в нем есть какое-то настоящее достоинство. Знаете, как он замечательно ответил кому-то там, Романову[35] или в этом роде? Его вызвали, когда кто-то уехал из его оркестра на Запад, и спросили: «Что ж от вас убегают?» Мравинский же (после этого у него был воз неприятностей) сказал: «От меня?! Это от вас убегают!» Он, конечно, держит фасон немыслимый, – от неуверенности в себе, как он сам мне признался в минуту, когда был слабее, и тогда он очень какой-то хороший. В этом все и дело. Когда я с ним несколько раз играл, я ему всегда говорил всю правду, он честнейший человек. Если я ему указывал на фальшивую ноту, он говорил: «Да, что же, спасибо. Правильно. Вы меня многому научили, а ведь до этого никто мне ничего не говорил». Его основное музыкантское достоинство – это честность. Но ведь одного у Мравинского нельзя отнять.

– Шостаковича?

– Ну, конечно. Кто же лучше его? Никто.

Через час Святослав Теофилович отправился в училище на последние два часа занятий. Хотелось рассказать встретившемуся юноше про «Кимейского певца» Анатоля Франса, но на этот раз его не было. Святослав Теофилович вошел в класс, повесил часы на крышку рояля и остался наедине с Брамсом.

Через два часа Рихтер вышел на вечернюю улицу Читы. Косматое дерево снова привлекло внимание – сквозь его спутанные ветви светил фонарь. Святослав Теофилович сказал:

– Солнце вместо фонаря, и будет настоящий Ван Гог.

По пути в гостиницу Рихтер увлекательно рассказывал о первом и втором opus'ax Брамса, – сонатах, которые ему предстояло играть в Чите, об истории создания этих сочинений, навеянных любовью Брамса к Кларе Вик, его преклонением перед ней.

– В этих сонатах Брамс еще полностью открыт людям, ничто его не сдерживает.

Святослав Теофилович с удовольствием бродил по вечерней, приветливой в теплом свете фонарей Чите, вернулся в гостиницу – степенное, основательное кирпичное здание с белыми крашеными «наличниками» на окнах. Он устал, но не хотел изменять своим планам, – еще час занимался письмами, дневниками, фотографиями.

и Седьмое ноября. Чита

Праздник. Рихтер шел в училище под звуки гремящего из репродуктора As-dur'ного полонеза Шопена; эхо множило звучание музыки на торжественных улицах. Как всегда, Святослав Теофилович отнесся к происходящему очень серьезно и профессионально.

– Не те темпы, не там акценты. Ритмически совершенно неправильно. Акценты на неважном. Никакого достоинства. Кто играл? Не сказали, – досадовал Рихтер, возвратившись из училища.

– Софроницкий, – продолжал он, – замечательно играл Шопена, но Скрябина – еще лучше, – правда, не Пятую сонату. Пятую сонату лучше всех играл Нейгауз. Софроницкий очень мало, но замечательно играл Дебюсси и Прокофьева. Вообще же ни у кого не было таких взлетов, как у Нейгауза. Пятый концерт Бетховена, Первый концерт Шопена, Второй концерт Шопена, Второй концерт Листа, Концерт Скрябина, В-dur'ный концерт Брамса он играл изумительно; у него был колоссальный репертуар… Вариации Макса Регера, «Крейслериана» и Фантазия Шумана… Но его конек – это Фантазия Скрябина, – раннее сочинение, но очень хорошее, страстное… Третью сонату Мясковского – сочинение, в общем, корявое – он играл гениально. Я просто спрятался за рояль и плакал. В семьдесят лет он представлял собой само совершенство. Решился тогда играть Вариации Регера на тему Баха. Труднейшие, просто ужас. Сочинение с невероятно сложным контрапунктом. Играл, как будто ему двадцать семь лет. Еще, конечно, «Патетическая» соната Бетховена, Фантазия Шопена… Через Генриха Густавовича я проникся Скрябиным. Мне нравится в особенности Шестая соната. Нейгауз – пианист в одном ряду с Софроницким. Изумительный. Слишком много времени отдавал преподаванию. Нейгауз был Музыкант. Большого масштаба, большой культуры – даже не «культуры» – это не так важно, – большого кругозора.

– Нейгауз – один из ваших любимых музыкантов?

– Конечно, самый вообще. Самый понятный для меня. Ну слушайте, человек, знающий наизусть всего Вагнера, широчайше образованный музыкант – европейского масштаба.

– Кого же вы можете сопоставить с ним из пианистов европейского масштаба?

– Ну, конечно, Артура Рубинштейна, но он гораздо более легковесный, хотя и успех, и блеск, и пресса – все при нем, но ведь это совсем не то… Кто еще? Ну, наверное, Рудольф Серкин хороший пианист; в свое время Эдвин Фишер. А у нас, конечно, Блюменфельд.

– И человек он был для вас привлекательный?

– Ну, Нейгауз!.. Да более обаятельного человека я вообще в жизни не видел, непосредственного, молодого, как мальчик, и абсолютно незаурядного… Габричевский как-то, будучи навеселе, сказал: «Гарри – это роза!» Его, по-моему, все любили. Хотя Генрих Густавович всегда говорил все, что думал, – то, что другие, может быть, не сказали бы. «А вот сегодня это все-таки не так было». Люди же не могли этого ему простить. Мне он тоже всегда говорил правду, и слава Богу! Иначе было бы просто ужасно.

1 ... 15 16 17 18 19 20 21 22 23 ... 78
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?