Записки понаехавшего - Михаил Бару

* * *

— Такие дела… — со свистящим вздохом сказал сухой и сучковатый старик, пожевал тонкими, синеватыми губами и поставил точку, стукнув палкой по утоптанной земле перед скамейкой.

— Да уж, — отвечала ему древняя, морщинистая, похожая на шарпея старуха с трясущейся головою и розовым телефоном на груди. — Можно бы и хуже, но не во что. С другой стороны — доживи мы до его лет — еще неизвестно, как бы сами запели.

Она докурила, покашляла раза два или три колокольным басом, и они со стариком стали точно альпинисты в связке подниматься со скамейки — сначала старуха, а потом, держась за ее руку, старик.

* * *

Утром часа два шел снег. Конечно, еще не май месяц, но до него осталось-то всего полторы недели! И это в столице, где хоть как-то присматривают за порядком. Какую-нибудь Вологду и вовсе снегом занесло. Как прикажете такое понимать? А предсказателям этим, в телевизоре, хоть бы хны. Кто-то же должен ответить за такую погоду. Не можете тепло и солнце — компенсируйте чем-нибудь другим. Ну деньгами или продуктами от них не дождешься, конечно. Сейчас раскинут на пальцах общак бюджет свой, и выйдет, что мы им еще должны. Но можно же подойти к этому делу творчески, с выдумкой. Вот взять за девок ихних, которые погоду объявляют. Понабрали, конечно, красивых, что и говорить, — только смотреть. Ведь чего проще — чем хуже погода, тем интереснее она раздета. Ежели на улице солнце и тепло — так и разговору нет. Пусть хоть в ватнике выйдет. И без нее согреемся. Но если дождь или снег — уж вынь да положь. Ну не то, чтобы все сразу и вынь — меру знать надо, но чтоб хоть на градус, а теплее. Затянулись, к примеру, дожди, и пасмурно так, что хочется не хочется совсем — декольте глубже. Морозы не ослабевают — юбка короче. А уж если поморозило рассаду, высаженную в грунт… И ни копейки на это из бюджета не нужно. И людям приятно, что о них заботятся. Пенсионеры ободрятся. Хоть и маленькая, но существенная прибавка к пенсии. И вообще у многих потребительская корзина станет разноцветнее. Не хлебом, как говорится, и не яйцами. Но кто ж там, наверху, о нас думает…

* * *

Пришел в магазин за пачкой сливочного масла, а там полки три раза вокруг экватора можно обмотать и еще останется. Стал искать. Справа искал, слева искал… Начал спрашивать. Никто не знает, как пройти к маслу. Ни покупатели, ни продавцы. Понашли!

* * *

Уплатив членские взносы в союзе писателей Москвы, я шел по Большой Никитской и набрел на «Литературное кафе». Дай, — думаю, — зайду. Не то чтобы мне захотелось съесть какой-нибудь эскалоп или выпить водки в обществе литераторов, а просто так — пописать. И зашел. У них там две кабинки, разделенные тонкой, почти японской перегородкой. И в тот момент, когда я почти уже, но еще не… за перегородкой раздался мужской голос — хриплый, усталый, даже изнемогающий:

— Не кричи так. Ну я прошу тебя — не кричи. Руки я могу целовать. Хоть три. К вечеру могу. Еще… я не… Хрен…

И тут все потонуло в шуме и грохоте спускаемой воды.

Есть в кафе я так и не стал. Купил себе булку с сосиской в ларьке возле метро «Баррикадная». Там и выбор большой — хочешь, с кетчупом, или горчицей, или майонезом. Сосиски только тонковаты. У продавщицы в ларьке пальцы были толще.

Рядом с ларьком на тротуаре сидел под мелким дождичком человек и просил подаяния. Человек весь был темный, цвета «мокрый асфальт». Выделялась на нем только большая и белая борода. В ушах у нищего были наушники, а в руках он держал плеер и сосредоточенно нажимал и нажимал на нем какую-то кнопку. Христарадничал он на билет. Так было написано на картонке. Мне показалось, что человек поставил эту картонку просто так, чтобы быть как все. Мы все. Только мы суетимся, хотим заработать на этот билет, а он просит. И ни у нас, ни у него этого билета никогда не будет. Да и некуда нам ехать. В коробке перед нищим лежала пара мятых сигарет и крышка от пивной бутылки.

* * *

Каждый день, по дороге на работу и с нее, я прохожу под мостом. Это даже не мост, а путепровод, который отличается от моста, как мерин от скакового жеребца. Три каменных опоры, и на них железнодорожная колея, а под ними трамвайная, несколько полос для автомобилей да узенький тротуар. Ты идешь по нему, и на голову сыплется какая-то ржавая труха из конструкций путепровода, а в ушах свербит от пронзительных, по-кошачьи страстных свистков маневровых тепловозов и звонков трамваев, которым перебегают дорогу шоферы в автомобилях. На одной из опор путепровода укреплена поржавевшая памятная доска. Надпись на доске сообщает, что построено это унылое сооружение еще в пятидесятых годах прошлого века по проекту инженера С. И. Браславского, который в тот день пришел поздно, распахнул дверь коммунальной квартиры, швырнул портфель, набитый бумагами, в угол прихожей и закричал с порога:

— Фира! Встречай победителя!

На крик из кухни показалась Фира — так, как показывается крейсер, входя в гавань — сначала выдвинулся нос, потом два палубных орудия, как минимум шестого калибра, потом необъятная корма, украшенная бантиком завязанного кухонного фартука.

— Сема, ты так кричишь, что соседи могут подумать — у нас пожар, чтоб им сгореть.

— Фира, они утвердили мой проект, — лихорадочно зашептал Браславский. — Единогласно! С Евсеевым и Рубинчиком сделалась форменная исте рика — все эти их ажуры и башенки… а мы будем строить просто мост. Понимаешь — мост!

— Мой руки и марш обедать, Македонский. Я уже разогревала борщ столько раз, сколько моя мама, пусть земля ей будет пухом, предупреждала меня не выходить за тебя замуж. Лучше бы ты построил ребенку ботинки, не говоря об отдельной квартире…

И Браславский поплелся мыть руки перед обедом, а я — на работу[1].

* * *

Худенькая девчушка, лет пятнадцати-семнадцати, в джинсах, на заду у которых написано «x-clusive»[2], в блестящей многочисленными заклепками куртке, показывает наманикюренным по локоть ноготком на розовый телефон в витрине магазина и говорит, задыхаясь от восторга, своему кавалеру:

— Дима… Дима! Смотри… смотри, как я его хочу… Он такой… ну такой… — и добавляет умильно, — пиздатенький…

* * *

— Они обе такие близняшки — даже пальто у обеих красненькие, с черными пуговичками. И помада одинаковая на вкус, и родинки в таких местах… местах… а как я их нашел-то, эти родинки… Отдельная история… Умрешь со смеху.