Из гея в натуралы - Анастасия Сергеевна Кольцова

так что хорошо понимал её. Казалось, Мадонна поёт ему прямо в ухо.

— Чёрт, да это же мой будильник, — понял, наконец, Алекс, протянул руку к айфону, нажал кнопку сброса. Надо быстрее собираться, если собраться быстро, мама подбросит до универа. В противном случае, сон станет явью, только остановка «Содом» сменится остановкой «Универ».

Алекс неохотно откинул одеяло, сполз с кровати, сунул ноги в тапки, поёживаясь, отправился на первый этаж, в ванную. Сквозь шум воды отдалённо слышно было, как на кухне закипел кофейник, звякнула посуда. Чуть приглушённо звучало радио Эхо Москвы. Значит, мама ещё не уехала. Супер. Алекс быстро почистил зубы, принял душ и поспешил на кухню.

— Доброе утро, мамуль, — обнял маму, сидящую за столом. — Как спалось?

— Доброе, котик. А мокрый-то весь, обниматься он ещё лезет! — мама притворно-сердито отстранилась. — Без задних ног спалось. Вчера как села рукопись править, так и застряла до ночи. Давай, кофе налью, тут на двоих хватит.

Приятно было сидеть в просторной салатово-розовой кухне, пить крепкий ароматный кофе, в пол-уха слушать, как мама рассказывает последние новости издательства, где работает редактором, в пол-уха радио «Эхо Москвы», и мечтать о чём-то своём.

— Папе не забудь позвонить, он уже неделю в командировке, а ты до сих пор еще не звонил, — прекратила мама мечтания Алекса.

— Как будто он очень хочет меня услышать, — недовольно буркнул себе под нос Алекс.

— Каким бы нетерпимым он не был, он всё же твой отец, — вздохнула мама, неторопливо отпив кофе из своей любимой розовой кружки.

— Ладно, позвоню, позвоню.

— Не забудь.

Мама легко поднялась со стула, поставила кружку в мойку, махнула рукой «Потом, всё потом», и вышла из кухни.

— Ма, ты уже выходишь? — встрепенулся Алекс.

— Да, накрашусь и выхожу, — раздался мамин голос откуда-то из прихожей.

— Тогда я одеваться.

— Поторопись, котик.

Минут через семь Алекс, с зачёсанными назад мокрыми волосами, одетый в узкие джинсики и коричневую кожаную куртку закрывал на ключ входную дверь. Мамин жемчужно-серый опель уже стоял возле дома.

Глядя на свой дом Алекс в очередной раз представлял, что живёт не в России, а в цивилизованной Европе. И мама Алекса, белокурая, в обтягивающем тёмно-синем платье, подчёркивающем достоинства фигуры, и распахнутом коричневом пальто довершала в его глазах эту хорошенькую европейскую картинку.

— Классно выглядишь, мам, — Алекс плюхнулся на мягкое сиденье, пристегнулся. — И как ты умудряешься машину вести на таких каблуках?

— Ой, спасибо, надеюсь, ты от чистого сердца, — мама лихо нажала на газ. — Годы тренировок, сынок, годы тренировок.

Возле универа, чмокнув маму на прощанье, и ещё раз выслушал указания позвонить отцу, Алекс с сожалением покинул пахнущий ароматическими палочками салон уютной машины. И поплёлся на пары.

Кого-кого, а Лилю Алекс встретить не ожидал. Благоухающая дорогим парфюмом, в коротенькой юбочке и на высоченных шпильках, она выходила из универа, с трудом открывая тяжёлую дверь.

— Приветик, Алекс, — Лиля жеманно чмокнула его в щёчку. — А пары руслита не будет, знаешь? Я тоже не знала. Вот, позвонила Масику, хорошо, что он еще далеко не отъехал.

Насколько помнил Алекс, «Масик» был грузным пятидесятилетним мужчиной, чем-то напоминавшим Алексу его собственного отца.

— Из наших видела кого?

— Да, все кто был ушли уже, остальные придут и тоже уйдут… А, вот и Масик, — недалеко от универа припарковалась красная мазда. — Покасики, может, завтра на парах ещё увидимся.

И Лиля, как энцефалитный кузнечик, почти не разгибая ноги в коленях, поспешила к своему папику. А Алекс набрал Алину.

— Ты где?

— О, привет, бэбик. Дома ещё.

— Можешь не торопиться, первую пару отменили.

— Крутяк. Если хочешь, приходи ко мне, вместе на выставку сходим.

— Выставка, говоришь? Картины что ли? Ладно, жди.

И Алекс, пользуясь услугами столь ненавистного ему общественного транспорта, поехал к Алине.

Алина обитала в девятиэтажке, больше смахивающей на казённое учреждение наподобие тюрьмы, нежели на жилой дом. Дабы не оскверниться запахом собачьих фекалий и созерцанием написанных на стенках лифта непристойностей, до четвёртого этажа Алекс предпочёл добраться по лестнице.

Алина встретила его на пороге уже собравшаяся — потёртые чёрные джинсы, чёрная толстовка с музыкантами любимой Алининой группы «Пикник», распахнутая красная куртка, чёрные стрелки на глазах. Без этих стрелок никто из однокурсников её никогда не видел, и порой Алексу казалось, что она уже родилась с ними. Высокие сапоги со шнуровкой ждали у порога, возле наваленных в кучу ботинок и шлёпанцев младшего брата, и удовлетворённо выслушав отказ Алекса на предложение попить чай, Алина дополнила ими свой давным-давно устаревший образ девочки-неформалки.

Перекинув через плечо тряпичную сумку, усеянную значками и булавками, Алина закрыла большим ключом обитую коричневой кожей дверь, и пошла к лифту. Алекс слетел на первый этаж по лестнице, на долю секунды обогнав Алину.

— Какой быстрый, — усмехнулась она, выйдя из прокуренного полумрака подъёмной машины. — Сколько до следующей пары осталось?

От Алининого дома до галереи всего одна остановка, так что пошли пешком. Алекс шёл чуть медленнее, нежели обычно, приноравливаясь к скованным шажкам Алины.

— Тебе нравится Сезанн, мой юный содомит? — поинтересовалась Алина, проходя мимо облупленной синей остановки, где своего автобуса ждали пенсионеры, ленивые школьники и студенты, которым не к первой.

— Тише ты, люди услышат — недовольно шикнул Алекс.

— Не понимаю, чего ты стыдишься. Ни в Содоме, ни в Гоморре однополые связи не считались зазорными.

— К сожалению, мы не в Содоме.

— Так нравится тебе Сезанн или нет?

— Не знаю даже. По-моему, он скучный какой-то, блёклый. Всю жизнь яблоки рисовал, только под конец до людей дошёл, да и то они какие-то странные у него.

— Ты о купальщицах и купальщиках? По-моему, они классные. Представь себе, что изломанность, нарочитая огрублённость фигур на этих работах и мазки в двух направлениях стали предвестниками кубизма Пабло Пикассо. А натюрморты Сезанна… Это же просто космос! Как он трактует пространство, какое оно у него глубокое, бесконечное, мерцающее. — На фоне рёва мчащихся вдаль машин Алинин хриплый голос звучал как что-то родственное им, неотделимое от сдерживаемой правилами дорожного движения скорости и жизнеутверждающего шума утреннего города.

Глядя на идущих навстречу по улице людей, Алекс пытался представить себе, чем они живут, о чём думают. Кто-то из них однозначно «крымнаш» и голосует за Путина, кто-то адекватный и здравомыслящий сторонник Навального или просто евроинтеграции. А кому-то вообще наплевать как на либеральные ценности, так и на семимильными шагами устанавливающийся стране тоталитаризм.

Наиболее несимпатичных людей с зашоренными взглядами маленьких глазок Алекс без лишних раздумий относил в группу «крымнаш», тех, которые помоложе и покрасивее, — к сторонникам евроинтеграции. А тех, которые ни то, ни сё, Алекс