Исповедь - Сьерра Симоне

чего-то более худшего, чем плотский грех.

Это была прямая дорога к любви.

Я решил подойти к ней, но лишь для того, чтобы познакомить с лидером женской группы, предложить Поппи обратиться за советом к ней, а не ко мне, и тогда, хотелось бы надеяться, пределом нашего взаимодействия станут лишь эпизодические мессы.

Поппи пристально смотрела на алтарь, когда я подошел к ней.

– Там внутри кости?

– Мы предпочитаем использовать термин «мощи». – В моем голосе снова появился этот непреднамеренно глубокий тембр. Я прочистил горло.

– Звучит мрачновато.

Я указал на распятие с изображением Иисуса в его самом кровавом, искалеченном и замученном виде.

– Католицизм – мрачная религия.

Поппи повернулась ко мне с задумчивым видом.

– Думаю, это мне и нравится: ее суровость, неподдельность. Она не скрывает правды о боли, печали или чувстве вины, а, наоборот, делает на них упор. Там, где я выросла, с подобным ты не столкнулся бы. Ты бы глотал таблетки, пил, подавляя все свои чувства, пока не превратился бы в дорогую оболочку. Этот путь мне нравится больше: противостояние трудностям.

– Это подвижная религия, – согласился я, – религия действий: ритуалов, молитв, жестов.

– Именно это в ней тебе и нравится.

– Что она подвижная? Да. Но мне также нравятся и сами ритуалы. – Я оглядел церковь. – Мне нравятся благовония, вино и песнопения. Они кажутся такими древними и священными. И в ритуалах есть нечто такое, что каждый раз возвращает меня к Богу, каким бы отвратительным ни было мое настроение, как бы сильно я ни согрешил. Как только я начинаю совершать их, все это словно исчезает, как будто оно совершенно неважно. А это не так. Потому что, каким бы жестоким ни был католицизм, это также религия радости и единения, она напоминает нам о том, что печаль и грех больше не могут нами управлять.

Поппи переступила с ноги на ногу, задев балеткой мой ботинок.

– Единение, – повторила она. – Точно.

На самом деле прямо сейчас я чувствовал связь. Мне нравилось обсуждать с ней религию, нравилось, что она понимает ее, понимает так, как не понимают многие прихожане, посещающие церковь на протяжении всей своей жизни. Я хотел говорить с ней весь день, слушать ее весь день, засыпать под ее хрипловатый голос ночью… «Не-е-ет, Тайлер, это плохие мысли».

Я прочистил горло.

– Чем я могу тебе помочь, Поппи?

Она протянула церковный информационный бюллетень.

– Я увидела, что завтра блинный завтрак, и захотела помочь.

– Конечно. – Это было одно из первых нововведений, которые я начал воплощать в жизнь, как только переехал в церковь Святой Маргариты, и реакция была ошеломляющей. Здесь и в близлежащих городках, Платт-Сити и Ливенворт, проживало достаточное количество местных жителей за чертой бедности, и они нуждались в нашей постоянной помощи, но волонтеров всегда не хватало, и мы были вынуждены устраивать такие завтраки всего два раза в месяц. – Все были бы тебе очень признательны.

– Хорошо. – Улыбнулась она, на ее щеке появился намек на ямочку. – Тогда увидимся завтра.

* * *

Прошлой ночью я молился больше обычного. Проснувшись на рассвете, отправился на еще более долгую, чем раньше, пробежку, а когда ввалился на кухню, потный и уставший, Милли, вытаскивавшая запеканку, цыкнула на меня.

– Ты тренируешься для участия в марафоне? – поинтересовалась она. – Если так, то у тебя не очень хорошо получается.

Я настолько запыхался, что не мог даже возразить ее словам. Схватив бутылку воды, жадно выпил ее содержимое в несколько глотков. Затем растянулся лицом вниз на холодном кафельном полу, чтобы хоть как-то охладить температуру тела.

– Ты ведь понимаешь, как опасно бегать в такую жару, даже по утрам. Тебе стоит купить беговую дорожку.

– Мг-хм-м, – промычал я в пол.

– Ну, в любом случае тебе нужно принять душ перед завтраком. Вчера вечером я столкнулась в городе с этой очаровательной новенькой, и она сказала, что собирается помочь нам сегодня. И, естественно, ты хотел бы хорошо выглядеть ради новой девушки, верно?

Я поднял голову и, не веря своим ушам, уставился на нее.

Она ткнула меня носком своей фиолетовой туфли-лодочки в ребра и с легкостью перешагнула дальше.

– Я иду в церковь, чтобы помочь замесить тесто. И обязательно помогу мисс Дэнфорт освоиться, если увижу ее до твоего прихода.

Она ушла, а я оторвался от пола и вытер потный отпечаток торса с кафеля с помощью бумажных полотенец и чистящего спрея. Затем отправился в душ.

В итоге оставаться сосредоточенным на самом завтраке оказалось на удивление легко. Мероприятие было очень оживленным, и я старался присесть за каждый столик и познакомиться с посетителями. У некоторых были дети, и я мог отправить их домой с рюкзаками, набитыми школьными принадлежностями и арахисовым маслом. Другие имели пожилых родителей, которых я мог направить в местные службы по уходу за престарелыми и в благотворительные организации. Были и просто одинокие, желавшие с кем-нибудь поговорить, я помог и им.

Но время от времени краем глаза я наблюдал, как Поппи улыбалась гостю или выносила новую стопку подносов, и трудно было не заметить, какой непринужденной она выглядела в этой обстановке. Она относилась к посетителям с искренней добротой, но при этом была расторопной, сосредоточенной и умела готовить яичницу-болтунью с такой скоростью, что Милли объявила ее почетной внучкой. Она казалась такой умиротворенной, такой непохожей на встревоженную женщину, которая исповедовалась мне в своих грехах.

К концу завтрака, весь забрызганный тестом (в мои обязанности входило переносить огромные миски с тестом к плите) и с обожженным пальцем (жарка бекона тоже была на мне), я чувствовал себя счастливым. Я знал, что, вероятно, не увижу никого из этих людей на мессе в ближайшее время, но встречусь с ними снова через две недели, а это главное – накормить страждущих было важнее, чем завоевать их души.

Я велел Милли и двум другим старушкам идти домой и отдохнуть, а сам собирался навести порядок. Я не видел Поппи и предположил, что она уже ушла. Напевая себе под нос, я занялся складыванием столов и стульев, затем выкатил ведро со шваброй, чтобы вымыть пол.

– Чем еще я могу помочь?

Поппи стояла внизу лестницы, пряча листок бумаги в сумочку. Даже в тусклом свете подвала она выглядела необыкновенной и слишком прекрасной, чтобы смотреть на нее дольше нескольких секунд без боли.

– Я думал, ты уже ушла, – сказал я, переводя взгляд на более безопасную швабру и ведро с водой у своих ног.

– Я поднялась наверх с одной семьей… Слышала, как их мать упоминала некоторые проблемы с просроченной уплатой налогов, а поскольку я дипломированный бухгалтер, то предложила помощь.

– Очень великодушно с твоей стороны, – произнес я, снова испытывая то безумное, удушающее чувство, которое овладело мной вчера. Словно, когда она рядом, я теряю почву под ногами и начинаю задумываться о чем-то гораздо худшем, чем чистая похоть.

– Почему ты удивляешься, что я сделала что-то хорошее? – спросила она, делая шаг ко мне. Ее слова звучали игриво и шутливо, но подтекст был очевиден: «Не считаешь меня хорошим человеком?».

Мне сразу же захотелось оправдаться. Я постоянно вижу в людях только хорошее. Но, наверное, просто немного удивился глубине ее стремления помочь. Когда она рассказывала о Гаити, я был удивлен не меньше.

– Это потому, что ты считаешь меня падшей женщиной?

Я бросил швабру в ведро и посмотрел на Поппи. Она подошла еще ближе, настолько близко, что я мог увидеть небольшое пятно от муки на ее плече.

– Я не думаю, что ты падшая женщина, – ответил я.

– А сейчас ты скажешь, что все мы погрязли в грехах своих в этом грешном мире.

– Нет, – осторожно произнес я. – Просто собирался сказать, что настолько умные и привлекательные люди, как ты, обычно не развивают в себе такие качества, как доброта, если сами того не захотят. И да, меня это немного удивляет.

– Ты умный и привлекательный, – отметила она.

Я ухмыльнулся ей в ответ.

– Ой, да хватит, святой отец. Я говорю серьезно. Ты уверен, что не считаешь меня такой только потому, что я умная, привлекательная и обеспеченная женщина?

Что? Нет! Мне не хватило в колледже всего одного курса лекций, чтобы получить вторую специальность, в области феминологии!

– Я…

Поппи сделала еще шаг