Песнь Валькирии - Марк Даниэль Лахлан

Крестьяне остались защищать свою землю, а женщины ушли в леса. Когда отряд из двадцати всадников нашел их у Визел Гилл, ей пришлось покинуть их. Нигде больше не было спасения, и ей оставалось только одно — уносить ноги. Отныне она не могла служить фермерам — тех, кому требовались слуги, теперь не было. Тогда она вернулась в лес и отыскала свой меч и доспехи.

Сама по себе зима не донимала ее — у нее были огонь и укрытие, но она слышала зов. Сначала она думала, что это волк, но его голос звучал у нее в голове, а не в сердце. Руна внутри нее, казалось, трепетала, и потому ей хотелось узнать больше. Теперь, проявляя себя все настойчивее, руна была для нее обузой. В битве у Стэмфорд-Бридж Фрейдис почувствовала, что руна совсем поглотила, захватила ее. Рука ее стала быстрее, чем когда-либо, цель яснее, но руна битвы не успокоилась, когда она ускользнула от врага.

Ночи были полны странных видений: копье, летящее в черном грозовом небе, поле битвы, усеянное мертвыми и умирающими, по которому она шла с окровавленным копьем, одних добивая, других оставляя в живых. Днем она отчаянно хотела отомстить англичанам, которые попадались ей на пути, и не понимала этого. Ведь обычно мужчины, не в силах перенести поражение, бывают полны гнева и негодования. Она же видела это как неотъемлемую часть любой войны: кто-то выигрывает, кто-то проигрывает. Любой воин, который не мог принять это и рассчитывал постоянно побеждать, был глупцом. Но руна, ее кровожадная руна, наполняла ее желанием уничтожить врага, украсить его головой нос своего корабля, отнять его богатства и земли не ради обладания ими, а просто ради удовольствия.

Голос волка заставлял руну утихнуть. Он доносился с севера. И она пришла на север, в эту деревню.

От холода ее душа окоченела, а мысли затуманились. Лишь проведя в доме день и согревшись, она поняла, почему его не сожгли.

В нем даже имелась солома, в которой она спала, — в холодные ночи так было уютнее и теплее. Она не была настолько глупа, чтобы развести огонь, но, услышав конское ржание, сразу же поняла свою ошибку. На снегу остались ее следы. Их не размел ветер? Она не знала. Теперь ей хотелось, чтобы руна снова ожила в ней, и она мысленно искала ее внутри себя. Серебряное копье засияло, и она представила, что берет его в руку.

Она спрятала меч, щит и доспехи в солому, прислонила копье к стене у двери и затаилась в холодной тьме. Кони остановились, и она услышала голоса норманнов. Руна задрожала и запела, словно копье, впившееся в дерево. Она сидела во тьме, разглаживая юбку, как жена, ожидающая мужа.

Она слышала, как норманны переговариваются снаружи. Они спорили, точнее, один бранил другого. «Вряд ли они войдут через дверь», — подумала она.

Но Фрейдис ошиблась. От удара пинком дверь открылась внутрь, и ей почему-то показалось, что один из каплевидных щитов сам по себе вошел в дом. За щитом опасливо крался воин, явно ожидая копья или стрелы. Встретив лишь тишину, он осторожно высунулся из-за края щита, словно ребенок, играющий в прятки. Увидев ее, он улыбнулся и в два прыжка оказался в комнате. Затем огляделся в поисках кого-нибудь еще, заметил копье, бросил его на пол и облегченно засмеялся. Наконец он повернулся к ней. Двое других в это время входили за ним. Руна-копье зависла в воздухе перед ней, указывая концом на его горло. Первый воин что-то сказал одному из вошедших, и тот сморщился, словно попробовал прогорклое масло. Второй поднял руку, жестом выразив свой отказ. Она поняла, что он сказал: «Не для меня. У меня есть принципы».

Первый, моложе остальных, отстегнул от пояса кинжал. Она стояла и глядела на него, все еще держась спокойно, как женщина, слушающая историю в семейном кругу у очага. Руна пела и вопила, копье горело огнем в темноте. Он, ухмыляясь, оглянулся на других, ища одобрения. Когда он вновь повернулся к ней, у него не стало половины щеки — одним движением она выхватила меч из соломы и отсекла ему челюсть.

Остальным понадобилось мгновение, чтобы понять, что происходит. Но лишних мгновений у них не было. Она пронзила мечом следующего воина, так что клинок, вспоров кольчугу, наполовину вошел ему в живот. Оставшийся выпрыгнул из дома, пытаясь выиграть время, чтобы достать свой меч. У него замерзли руки, он был ошеломлен, напуган и тем не менее успел нащупать рукоять меча. Однако у нее было копье — оружие, воплощавшее ее руну. Она атаковала, воин отпрыгнул назад, оступился, и копье прошло мимо. Он вскочил на коня и с такой силой всадил каблуки в бока животного, что оно помчалось вперед как ошпаренное. Она снова метнула копье и промахнулась, попав вместо этого коню в зад. Испуганный конь вскинулся и сбросил всадника головой в снег. Тот тяжело упал на землю, даже не выбросив перед собой руки, чтобы смягчить падение.

Фрейдис посмотрела на свои руки, по-прежнему державшие копье. Ни разу не выпустив его из рук, она просто мысленно посылала вперед свою руну. Затем она подошла к мужчине. Тот смотрел на нее снизу вверх, в его глазах плескалась паника. Она толкнула его копьем, но он не шевельнулся. Очевидно, что-то сломал — может быть, шею. Вокруг было темно и очень холодно. Где-то рядом могли быть и другие, но она так не думала. Через дверь для скота она завела коней в дом и сняла одежду с тел. Снаружи послышался стон лежащего воина, его голос был влажным от крови. Когда настанет ночь, он утихнет.

За месяцы скитаний в лесах ее одежда сильно истрепалась. Приятно было надеть теплый стеганый норманнский гамбезон. Лишь у немногих норманнов были настоящие кольчуги, в основном они носили толстые куртки, которые сами по себе могли служить защитой. Достаточно большой, чтобы она могла надеть его поверх собственного поддоспешника, смазанный жиром от промокания и очень теплый, гамбезон теперь будет спасать ее от холода. Она подкрепилась из запасов еды, которые нашла у норманнов, — хороший хлеб, сыр, копченая ветчина, куриные ножки и грудки. Это была изобильная страна, и они брали здесь все, что хотели.

Закутавшись в норманнские плащи, Фрейдис ела и думала, насколько легко она могла бы быть их союзником. В Новгороде она встречалась с норманнами — настойчивыми, беспокойными людьми, которые говорили, что английский король болен и трои обещан их властителю. Они направлялись домой, в Нормандию, с дарами герцогу Вильгельму — редкими пряностями, богатыми уборами и рабами — в надежде, что их щедрость будет вознаграждена и они получат в дар земли в новой стране.

Норманны были любопытны, как и ее соотечественники, некоторые даже неплохо говорили по-норвежски, но во многом очень отличались от них. В них было больше галльского, меньше гибкости и покладистости. Эти люди никогда не сомневались в своей правоте и стремились учить мир, а не учиться у него. Их рассказы были захватывающими, и они с уважением слушали ее истории, но всегда говорили, что ей следует делать и как поступил бы в этой ситуации норманн. «Это же гак просто», — улыбались они. Она восхищалась их самоуверенностью, хотя, если честно, эта их черта не раз вызывала у нее желание швырнуть их в море. Так что она вполне могла бы оказаться при дворе Вильгельма и после нападения на Англию быть с победителями на юге, а не с побежденными на севере. Она даже могла зарабатывать воинской службой и делить добычу с воинами, чьи тела лежали теперь снаружи на снегу.