Каждый пред Богом наг - Татьяна Викторовна ФРО

что хотела: ей всё стало по фигу — до такой степени она изматывалась и в конце рабочего дня уже не помнила, кто она, где она и зачем она вообще…Но надо признать безусловно, что всё же это — не край, а настоящий, жуткий, смертельный край — это то, о чём рассказали всё те же Варлам Шаламов, Ариадна Эфрон, Евгения Гинзбург, перед которыми Наташа склоняла голову.

Повара в ресторане получали за смену по 2500 рублей (ещё раз: Наташа — 1000 рублей за 12-часовую смену), а, когда гулянка переваливала за 23 часа (в это время Наташа просто подходила к директору, он выдавал ей дневной заработок, и она уходила домой), то все работники оставались пахать до последнего клиента: готовили, готовили, мыли посуду, сами протирали в кухне пол при необходимости. Директор в это время разухабисто наяривал на своей скрипке и менял свои концертные пиджаки: народ гуляет!!! Иногда такие празднества заканчивались в 3–4 часа утра, а однажды, как сказали Наташе тётки-поварихи — в 5 утра, при этом в 11 утра, когда ресторан открывался, обе они уже были на работе, благо у них были личные тачки. Такие переработки директор им всегда оплачивал (это они сами сказали), но сколько — не сказали. При этом Наташе, когда её снаряжали на мытьё посуды, что изначально не было никак оговорено, а тётку-посудомойку кидали на помощь поварам, директор не доплачивал ничего, но постоянно подбегал и орал (не говорил, а именно орал), что надо срочно вымыть пол там-то или там-то…Другая бы на месте Наташи давным-давно уже послала бы это чмо за такое мерзотство куда подальше, но Наташа всё это глотала, терпела и делала, не умела посылать. А может, так ей и надо, раз она не вскипает, а всё терпит и позволяет обращение с собой, как с грязной половой тряпкой, а? В общем, работа была такова, что в конце смены Наташа совершенно не осознавала, кто она, где она, зачем она вообще есть на свете и вообще хотелось не быть, но с другого же бока она ведь и получила именно то, чего хотела: превратиться в ходячий, безмозглый полутруп.

Она почти физически ощущала разросшуюся огромную и гулкую пустоту внутри себя, в которой не осталось даже ни усталости, ни равнодушия ко всему, а было лишь неназванное чувство, чтобы все-все, даже дочь и муж, оставили бы её в покое, в пустом одиночестве, границы которого не смогла нарушить ни одна сволочная работа. Поэтому она совсем не брала трубку мобильника, лишь время от времени отвечая на любые звонки или сообщения своих родных и близких людей смс-ками с одними и теми же словами: «Я в порядке».

По утрам, когда Наташа мыла, вытряхивала и пылесосила, все «белые» азербайджанские люди садились за свой отдельный стол завтракать и обязательно обсуждать предстоящее меню. После завтрака директор подходил к трудящейся в поту Наташе и обязательно хоть за что-то (а он всегда находил за что) орал не неё, причём никому из своих сородичей он не позволял подобного даже в самом лёгком приближении. Наташа очень вскоре поняла, почему он её так гнобит: во-первых и прежде всего потому, что она не их роду-племени, и именно на неё можно спускать своё дерьмо, а, во-вторых….Вот во-вторых-то оказалось посильнее первого, потому что каждое утро у него наступал тяжёлый отходняк, но на своих сородичей выплёскивать послеалкогольную злобность — да это же он последней тварью после этого будет, а на Наташу, русскую пенсионерку — как раз! Каждый божий вечер он вместе с сотрудниками (Наташу не звали, да она бы и не согласилась!) на кухне, причём независимо от того, есть ли посетители или нет, откупоривал большую бутыль либо скотиш виски, либо водки, либо коньяка, и они начинали квасить, пропуская по стопке каждые 15–20 минут, потом являлась уже и вторая бутыль, и их трудовой алкоголизм радости и веселья продолжался, при этом и на скрипочке он выбегал поиграть перед посетителями, и тётки продолжали жарить-парить, и Камил продолжал официантить, а шашлычник — шашлычить. Разумеется, по утрам директора-скрипичника терзал страшный отходняк, и за завтраком он непременно пропускал стопарь-другой…А уж после того, как он обязательно опрокидывал словесные помои на Наташу, ему становилось вовсе хорошо и вообще — легче жить. Но когда он как-то совсем одерьмовел и стал с дикими завываниями крыть Наташу многоэтажным матом, когда она мыла мокрой шваброй ковролин, так как пылесос сломался, она крикнула в его мерзкую рожу: «Ты почему себе такое позволяешь???», вот так, прямо на «ты», он замер от неожиданности, а она резко от него отвернулась и продолжила выполнять свои уборщицкие обязанности. После этого он прекратил по утрам испражняться на неё, а уж на ком он теперь вымещал свой отходняк — это Наташу никак не колыхало, но точно, что не на сородичах-сотрудниках. Но 1000 рублей он по-прежнему выдавал ей в конце смены, когда она молча к нему подходила ровно в 23.00.

Потом Наташа пару раз подходила к нему и, никак не обращаясь, спрашивала, когда будет починен или куплен новый пылесос, он грубо отвечал, что ему некогда, и она продолжала мыть 100 %-но синтетический ковролин мокрой тряпкой, намотанной на швабру. Это была бросовая работа, потому что никакая тряпка не могла вычистить впечатывающийся намертво в синтетику мусор, иногда приходилось просто пальцами выковыривать, но директору было по фигу.

Разнокалиберные увеселительные гулянки бывали вечерами часто, от 10 до 30 человек порой, при этом Наташа должна была не высовываться, сидеть в кладовке, но время от времени надо было умудряться невидимым комариком просачиваться через гремящий музыкой зал с пьющими-жрущими-отплясывающими клиентами, чтобы быстро-быстро вымыть туалет (если в это время кто-то торчал в кабинке, то приходилось буквально прятаться в соседней, то бишь, пустующей переговорной комнате, и лишь потом оттуда выходить), доложить бумажные полотенца, после чего таким же незримым комариком вернуться обратно в кладовку. После 23.00, когда Наташа уходила домой, туалет не мыл никто, и даже если там всё было бы уделано по полной программе, всё равно эту полную программу оставляли Наташе до её прихода утром.

Сидеть же в кладовке в часы массовых ресторанных гулянок Наташе было спокойно, не напряжно, потому что именно на эти часы она стала брать с собой чтиво и, значит, опять вернулась к любимейшему делу: чтению.

Так уж повелось и ведётся во всех кабаках всех рангов, и во всех отелях всех уровней, что никто из посетителей не должен видеть обслуживающий персонал, потому