Тайна древнего замка - Эрик Вальц

Она никогда не любила моего отца. Но почему? Он так заботился о ней! Я вспоминаю все украшения, которые он дарил ей, — браслеты, кольца, ожерелья. Он засыпал ее золотом. Все эти драгоценности до сих пор пылятся в сокровищнице. После паломничества в Рим, через пару месяцев после рождения Оренделя отец привез ей тончайшую вуаль. Мать никогда ее ни разу не надела. И я никогда не слышала, чтобы папа кричал на маму, а вот мама всегда относилась к нему холодно. Я этого просто не понимаю. Бальдур — не тот мужчина, которому я стала бы целовать ноги, и я знаю, что иногда ему со мной приходится нелегко, но, несмотря на все его недостатки, я тепло к нему отношусь.

Когда я услышала, что Оренделя вскоре отправят на войну, мне было жаль его, ведь я знала, что мой братик не хочет идти в поход, но вот в отношении матери я испытывала определенное злорадство. А когда я узнала, что Оренделя похитили и, скорее всего, убили, я горевала о моем братишке, утешала мать, как могла, но в то же время ждала, что уж теперь-то она подарит мне свою любовь. Но и после смерти Оренделя мать не удостоила меня своим вниманием. Мне казалось, что в ней не осталось ни капли любви, словно ее выжали досуха. Вернее, любовь в ней была, только уготована она была какому-то незримому для всех созданию. Ангелу.

Через пару месяцев я вышла замуж за Бальдура.

Я писала о том, что малейшего жеста моей матери было достаточно для того, чтобы распалить мою ярость. Совершенно иначе воздействовал на меня отец. Даже сейчас мысли о нем успокаивают меня. Со вчерашнего вечера идет дождь, и перестук капель вызывает чувство радости в моей душе, ведь в нем мне слышатся отзвуки прошлых дней. Я высунулась в окно, выставила ладони под дождь и посмотрела вниз, на пропасть под обрывом, пропасть глубиною в восемьсот шагов. И в этой тьме и пустоте я увидела хохочущую девчушку на жеребенке, которого вел под уздцы темнобородый широкоплечий мужчина с обветренным лицом.

Папа гордится тем, какая у него отважная девочка, не боится дождя, как хорошо она умеет скакать. «Отлично, Элисия, какой ты молодец! Ты станешь моим лучшим солдатом, если и дальше будешь стараться». Он смеется, мне хочется ехать быстрее, и папа бежит передо мной и жеребенком, но вдруг оскальзывается и падает в грязь. Я испуганно спешиваюсь, подаю папе руку, чтобы он поднялся, но папа притягивает меня к себе, и я тоже валюсь в грязь, мы перемазались с головы до ног и хохочем, хохочем… Папа обнимает меня, а с небес льется дождь.

Капли с кончиков моих волос падают на пергамент, стекают по щекам. Я останавливаюсь на время и смотрю на лежанку, где уже спит Бальдур. Внутри у меня пустота. Я всегда думала, что пустота не имеет веса, но она давит мне на грудь, тяжелым камнем ложится на мою жизнь. Я замужем уже семь лет и до сих пор не понесла. Я будто монашка! Да, Бальдур выполняет свой супружеский долг, как и я, но это не приносит плодов. От наших соитий не родились ни дети, ни чувства.

Чувства проснулись в моей душе сегодня. Что-то изменилось. Похоже, смерть моего отца принесла мне не только горе. Благодаря папиной гибели в замке появился он.

Мальвин

Сегодня мне довелось провести удивительнейший вечер. Наверное, он должен был позабавить и порадовать меня. Позабавить — произошедшее напомнило мне грубоватые шутки бродячих комедиантов (подумать только, дочь срывает платье с тела матери, чтобы показать всем дитя под ее сердцем!), а порадовать — за час общения с этой прелестной семьей я получил на серебряном блюде столько показаний, сколько викарий обычно получает за несколько дней кропотливой работы. Но пережитое скорее вселяет в меня тревогу. Нельзя не заметить, что в замке жив дух непримиримой борьбы, а это обычно не заканчивается ничем хорошим.

Самое удивительное то, что те четыре человека, с которыми я сегодня имел удовольствие преломить хлеб, сами по себе кажутся хорошими людьми.

Графиня Клэр. Мила, скромна. Голос — точно журчание ручейка. Благородные черты лица, лишенные, впрочем, высокомерия. Не красавица, но и не уродлива. Приветлива и обаятельна. Позднее материнство смягчило ее черты, она расцвела. Графиня немного напоминает мне мою Герду. Герда, девочка моя, любимая… Она умерла шестьсот восемьдесят четыре дня назад, когда подарила жизнь нашей младшей дочери.

Эстульф. Блестящий ум. Ясные глаза. Дружелюбная улыбка. Отличный оратор. Честолюбив, но честолюбие его требует благих дел. Он попросил меня вкратце записать мои впечатления от графства и указать, какие проблемы я вижу на его землях. Ему нужно что-то вроде отчета. А это действительно необычно.

Бальдур. Настоящий мужчина. Руки — как молодые деревца. Широкоплеч, словно титан. Сегодня, проходя по стене замка, я видел, как во дворе солдаты занимаются борьбой. Не зная еще, что это Бальдур, я залюбовался стражником, одолевшим противника, который превосходил его по росту. Бальдур, похоже, человек честный, хоть и немного простодушный. В присутствии своей жены он неразговорчив и даже кажется беспомощным, слабым. Или просто равнодушным. Впрочем, случалось и такое, что мужчины, которыми, как все думали, повелевали женщины, на самом деле вели свою жизнь. На самом деле. Вот ключевые для меня слова. При первом знакомстве кажется, что все они — приятные и милые люди.

Элисия — самая удивительная из них. Она полная противоположность матери, в ней горит огонь страсти. Она порывиста, прямолинейна, искренна и немного наивна. У нее стремительная походка человека, который верит в собственную непобедимость. Есть в ней какая-то непонятная первозданная притягательность. Дерзкая, требовательная. В ее глазах горит голод, но чего жаждет она, мне неведомо. Мести? Это объяснило бы обвинительные нотки в письме, которое она написала Верховному судье в Констанце. Я чувствую небывалую глубину в ней. И безграничную тоску.

Как бы то ни было и какими бы чудесными качествами ни обладали эти четверо, как только они собираются вместе, они пробуждают друг в друге все самое плохое. Элисия вышла из себя, во взгляде Эстульфа мелькнуло что-то злое, Бальдур безучастно колол орехи голыми руками, и даже графиня горела от ярости, споря с дочерью. Признаюсь, пока что я провел здесь всего один вечер, и он вовсе не обязательно окажется показательным. Но, может быть, он превосходно отражает общие настроения в замке.

Приличия заставили меня покинуть зал сразу после начала скандала. Нельзя, чтобы посторонние люди видели графиню в порванном платье, а с моей стороны было бы весьма невежливо требовать от нее, чтобы она ушла. К тому же в этот момент графине было не до меня — она отвечала на упреки своей дочери. Да и у меня не было желания и дальше наблюдать за этим спектаклем, потому что эти нападки, пусть они адресовались и не мне, делали меня каким-то беспомощным.

Придя в свою комнату, я снял накидку и развел огонь в камине, и тут в дверь постучали. Немая служанка жестами указала мне следовать за ней, что я и сделал. Она привела меня к своей госпоже, графине Клэр. Та уже переоделась и ждала меня в своей просторной, освещенной шестью лампадами комнате.

— Прошу вас, викарий, подойдите поближе.

Уютные у нее были покои: они были украшены настенными и напольными коврами, тут стояли дорогие сундучки и огромный стол, в двух каминах плясало пламя. Все указывало на то, что дела в графстве идут хорошо, хотя все деньги и достаются только жителям замка и солдатам, а на крестьян уже ничего не остается. Кстати, войдя в комнату, я подумал, что эти покои принадлежат мужчине, потому что тут не было ни зеркал, ни больших сундуков для одежды. Кроме двери, в которую я вошел, здесь было еще два выхода. Одна из дверей была закрыта, вторая — открыта, и за дверным проемом виднелась ведущая наверх лестница.