Знахарь - Тадеуш Доленга-Мостович

Обычно спокойный, скорее даже флегматичный, Косиба сейчас изменился до неузнаваемости. Он оживленно объяснял Василю, что нельзя терять времени и нужно делать это быстро.

— Доктор Павлицкий не согласится, — покачал головой Василь. — Он если один раз скажет, то потом и слушать не хочет. Разве что в Вильно ехать?

Василек весь дрожал под влиянием охватившей его надежды, которую вселил в него Косиба, и с беспокойством всматривался в него.

— Не нужно в Вильно! — раздраженно ответил Антоний. — Не нужно никого. Я сам! Я сам это сделаю!..

— Ты? — уже с откровенным недоверием спросил Василь.

— Да, я. И увидишь, ты будешь ходить, как прежде.

— А откуда ты можешь это знать? Это же операция. Нужно учиться, чтобы делать такие вещи. Ты делал это когда-нибудь?

Антоний помрачнел. Он не мог преодолеть того удивительного желания, что-то заставляло его выполнить свое намерение. Одновременно он понимал, что ему не дадут, не позволят, не поверят. Конечно, он никогда не занимался лечением, а тем более составлением поломанных ног. Среди многих ремесел, которыми Антоний занимался на протяжении долгих лет странствий, он никогда никого не лечил. И сейчас он сам удивлялся, откуда у него такая уверенность и убежденность, что Василю можно помочь, что его можно поставить на ноги. Но это нисколько не изменило его решения.

Антоний Косиба не любил вранья. Однако на этот раз решил солгать, чтобы приблизиться к поставленной цели.

— Делал ли операции? — пожал плечами Антоний. — Много раз. И тебе сделаю, тогда ты выздоровеешь! Ты же неглупый и согласишься.

Дверь открылась, и маленькая Наталка позвала:

— Антоний, пойдем ужинать! А тебе, Василек, в постель принести?

— Я не буду есть, — нетерпеливо буркнул Василь, разозлившись, что прервали такой важный разговор. — Выйди отсюда, Наталка!

И снова начал выпытывать у Антония все об операции и отпустил его только после того, как в сенях заскрипел поторапливающий голос матери.

Спустя два дня старый Прокоп позвал Антония. Он сидел на скамейке и попыхивал трубкой.

— Что ты наговорил моему Васильку, Антоний? — обратился он к работнику. — О каком-то там лечении?

— Правду сказал.

— Какую правду?

— А что я могу его вылечить.

— Как это ты можешь?

— Нужно разрезать, кости наново сломать и опять сложить. Они неправильно составлены.

Старик сплюнул, погладил свою седую бороду и махнул рукой:

— Перестань. Сам доктор сказал, что тут уже ничто не поможет, а ты, темный, необразованный, сомневаешься?.. Правда, ты разбираешься во многом. Не отрицаю, и грех был бы… но с человеческим телом не так просто. Нужно знать, где какая косточка, где какая жилка, какая к какой подходит, какое имеет значение. Сам не раз разбирал кабана или теленка. Столько там разных таких жилок, что и не разберешься. А по существу что? Скотина. А у человека все деликатное. Нужно разбираться в этом. Это тебе не соломорезка, которую развинтишь, все винтики и другие части на земле разложишь, а потом опять сложишь, смотришь, и режет лучше, чем прежде… Уметь тут надо, школу закончить, науку пройти.

— Как хочешь, — пожал плечами Антоний. — Я что? Набиваюсь, что ли? Говорю, что смогу, потому как не раз вытаскивал людей из такой беды, значит, смогу. Слышал ты когда-нибудь, чтобы я слова на ветер бросал?

Старик молчал.

— Случалось ли, что я брался за какое-нибудь дело, а потом не справлялся, портил?

Мельник покачал головой.

— Твоя правда! Грех жаловаться! Умелый ты, и я не жалею, что оставил тебя. Но тут дело касается моего сына. Сам понимаешь, я думаю, последнего, который у меня остался.

— Так ты хочешь, чтобы он навсегда калекой остался? А со временем не лучше ему будет становиться, а все хуже. У него отломаны куски костей. Ты сам их рукой нащупаешь. Говоришь, что наука нужна. Так была же у тебя наука. Тот доктор из городка ученый. А что сделал?

— Если ученый не сумел, то неученому и браться нечего. Разве, — заколебался он, — разве в Вильно везти, в больницу. Но то ж такие огромные затраты, а еще неизвестно, помогут ли там…

— И тратиться не надо. Мне гроша не заплатишь. Я не настаиваю, Прокоп, слышишь, не настаиваю. От всего сердца, из благодарности вам всем хочу помочь. Если боишься, что Василь после операции может умереть или еще какая-нибудь болезнь с ним приключится, то помни две вещи. Во-первых, ты имеешь право убить меня. Я защищаться не буду. А захочешь, то до смерти останусь работать у тебя бесплатно. Что же делать! Жалко мне парня, а я знаю, что помогу ему. А во-вторых, Прокоп, ты знаешь, какие мысли приходят ему в голову?

— Какие ж это мысли?

— А чтобы лишить себя жизни.

— Тьфу, не произноси таких слов в злую минуту. — вздрогнул мельник.

— Я не произношу. Но он, Василек, все время над этим думает. Мне говорил и другим тоже. Спроси у Зони или Агаты.

— Во имя отца и сына!..

— А ты, Прокоп, не обращайся к Богу, — раздраженно добавил Антоний, — потому что все говорят, что твои несчастья с детьми — Божья кара за то, что ты обидел своего брата…

— Кто так говорил?! — вскипел старик.

— Кто?.. Кто?.. А все. Вся округа. Если хочешь знать, то и сын твой говорит то же самое. За что, говорит, я должен мучиться, за что калекой до конца жизни быть? За грех отца?..

Воцарилось молчание. Прокоп опустил голову и сидел, как окаменевший, только ветер развевал пряди его длинных седых волос и бороды.

— Смилуйся, Боже, смилуйся, Боже, — тихо шептал он.

Антонию вдруг стало нехорошо на душе. Зачем он бросил в лицо несчастному старику страшное обвинение? Ему захотелось смягчить ситуацию, и он заговорил снова:

— То, о чем говорят, вероятно, выдумка… Приговоров Божьих никто знать не может. А Василь еще молодой и глупый. Лично я в это не верю.

Старик не шелохнулся.

— Не верю, — продолжал Антоний, — и в доказательство тому вылечу твоего сына. Решайся, Прокоп, потому что я только добра тебе хочу, равно как и ты мне зла не желаешь, я знаю. Представь, что будет, если наперекор всем разговорам Василь поправится, начнет ходить, как все люди, возьмется за работу? Будет у тебя, кому мельницу оставить. На старости лет опору и опеку в родном сыне найдешь. Подумай, не закроет ли это рот сплетникам, когда они увидят здорового Василя?

Мельник тяжело поднялся с бревна и посмотрел на Антония. Глаза его беспокойно горели.

— Послушай, Антоний, а ты поклянешься, что хлопец не умрет?

— Поклянусь, — прозвучал уверенный ответ.

— Тогда пошли.

Не сказав больше ни слова, он пошел вперед. Заглянул в комнаты. Там никого не было. В углу перед иконой мерцал слабый огонек лампадки.