Малахитовый лес - Никита Олегович Горшкалев

Я про тебя и говорил. Как кинокефал любит другого кинокефала.

– Да, но ты клялся мне в ещё одной встрече.

– И мы обязательно встретимся, я…

– Разве не чудо – любить кого-то как кинокефала, чтобы полюбить его потом как родного? Разве эта возможность не прекрасна? – пленительно воскликнула Агата.

– Ему этого не понять, – злобно бросила Агния. – Он узколобый. Зря ты с ним повелась.

Упала ночь, внезапно, из ниоткуда. Повсюду засновали зелёные столбы света. Лихой ветер прибивал колосья к земле. Изумрудные ворота всё приближались и приближались.

– Странные у вас сны. Но я привыкла, – это звучал голос ловчей, разрывая рёв ветра, трубный вой.

Ворота гремели ставнями. Молния рассекла тёмное стеклянное небо, раздробила в крошку, и крошка всполошилась северным сиянием.

– Если мы войдём через ворота, – кричал Репрев во сне, обращаясь к Алатару, – что будет?

– Будет что будет. А что бы ты хотел? Всё так же отменить страдания и… – голос Алатара, казалось, доносился из другого места, из места вечной тишины, оттуда, где торжествует покой. – Что изменилось в тебе, Репрев? Неужели, однажды увидев все формы страданий, ты полностью изменился?

– Нет, во мне созрел росток…

Репрева пронзил крик Алатара:

– Так дай ему взойти!

Полуартифекс открыл глаза.

– Вам снятся такие живые сны! – восхищённо сказала ловчая, снимая со лба полуартифекса звезду. – А вы слышали, что некоторые сны даже показывают на большом экране? Талантливые режиссёры могут сделать из скучного сна настоящий шедевр! Я бы познакомила ваш сон с одним известным режиссёром с Терция-Терры.

– Да, доводилось слышать. Но этот сон я бы сжёг, будь моя воля. Но вы же не послушаете меня, ведь не послушаете? – тяжело дышал Репрев, переживая увиденное. «Если Цингулон увидит мой сон, – думал он осторожно – не слышит ли кто его сейчас, – то у него появится ко мне много вопросов».

– Конечно, не послушаюсь! – возмущённо пискнула ловчая, но потом произнесла ласковым голосом: – Для меня большая честь находиться рядом с вами.

– Почему? – спросил Репрев, шамкая пересохшими губами, и в ту же секунду у его рта возник гранёный стакан, который любезно поднесла кинокефалка. Полуартифекс не сразу узнал собственное отражение – вороний клин морды, колеблющийся на одной из граней, – и отклонился, но когда признал в отражении себя, придвинулся к стакану, начал пить с руки, черпая слежавшимся складчатым языком слегка тёплую воду; извинился, взял стакан в обе ладони под донышко, словно боясь уронить, и взглянул на кинокефалку снизу вверх неудобным взглядом, а та вроде бы и довольна осталась, что шерсть на её пальцах обрызгали.

– Ну как же, – лучезарно улыбнулась медсестра, – вы добыли для нашего отряда малахитовую траву. Вы – герой, больше чем герой, вы – полуартифекс. Лично я всю свою жизнь мечтала прикоснуться к живому полуартифексу, – сказала она, прикрыв беззастенчивые глаза густыми ресницами, её грудь волновалась. – Вы бы видели, какая вокруг вашей койки собралась толпа! Но не волнуйтесь, я всех прогоняла из лазарета, всех!

– Толпа? – ничего не понимал Репрев, мигая веками.

– Толпа! Настоящая толпа! Каждый из отряда желал хотя бы одним глазком взглянуть на вас.

– Но как я здесь очутился? И сколько я спал? Последнее, что я помню: яркая зелёная вспышка…

– Его превосходительство сказал, что вы потеряли сознание в Зелёном коридоре. А потом какие-то силы перенесли вас обратно на базу. А может, и вы сами, своими силами, неосознанно. Но вы абсолютны здоровы.

– А черновые? – спросил Репрев и беспокойно заёрзал на белой простыне. Перед его глазами встало лицо Агаты.

– А черновые, скорее всего, в своих камерах, – пожала плечами медсестра.

– Когда мы переместились на базу, они были с отрядом? – тревожным, но в то же время требовательным голосом спросил Репрев, наклонившись к ней.

– Да… Да, были, кажется… Да, точно, были! Вы спросите у его превосходительства – он решает, что делать с черновыми.

Репрев выпустил воздух носом, запрокинув голову.

– А что, – неуверенно спросила кинокефалка, – желаете их себе забрать?

– А можно? – охваченный радостью, спросил Репрев. – Ну да, тогда я этих черновых забираю!

– Можно или нельзя, – бросила через плечо кинокефалочка, ставя на прикроватную тумбочку жемчужину, – это вам тоже у его превосходительства надо узнать… Простите, что спрашиваю: а у вас что, есть медицинское образование? Или когда становишься полуартифексом, то тебе в голову сами собой закладываются знания сразу обо всём на свете?

– Нет, нет, ничего мне в голову не засовывали… – растерянно пробормотал Репрев и зачем-то встряхнул головой, будто проверяя, ничего ли в ней не гремит. – Я такой же дурак, каким и был раньше. А может, и дурнее. А к чему вы…

– Я спрашиваю, потому что подумала, что вы решились взять тех черновых для опытов, – объяснила медсестра, не убирая с лица глупой улыбки.

Теперь Репрев запутался окончательно, и на мякишах рук выступил холодный пот.

– Для… опытов?

– Ну, конечно, для чего же ещё? Или постойте… Генерал Цингулон ещё не посвятил вас в то, чем занимается отряд? – несколько взволнованно спросила медсестра.

– Немного, не углубляясь в подробности… – мрачно усмехнулся Репрев, думая, как вывернуться, чтобы побольше выведать у кинокефалки.

Полуартифекс сел на кушетку и осмотрелся: койки стояли в два длинных ряда; из двадцати коек, что он насчитал, пять занимали больные кинокефалы, заключённые в какие-то прозрачные овальные камни с отходящими в разные стороны чёрными иглами, как у морского ежа.

– Чем они больны?.. Простите, наверное, об этом неэтично спрашивать, а вам – неэтично отвечать.

– Нет, – ответила медсестра. – Как члену отряда, вам полагается знать. В основном ко мне поступают пациенты с малахитовой болезнью.

– Но ведь у нас почти не осталось малахитовой травы, а в Коридор больше не ходят… – Репрев почесал когтем нос. – Ну, не считая нашей вылазки. Разве не за тем нас отправили туда, потому что кончились запасы малахитовой травы?

– У отряда всегда есть малахитовая трава… Вы что, не в курсе?

– В курсе чего?

Улыбка в мгновение исчезла с лица кинокефалки.

– Его превосходительство позже всё вам объяснит, – её голос задрожал, стих, она прятала бегающие глаза, снова взяла с тумбочки жемчужину и крутила её в руках, а на гладкой поверхности оставались влажные отпечатки.

– Разве опыты над живыми кинокефалами не запрещены Кабинетом? – нахмурился Репрев.

– У нас здесь не только кинокефалы, – сипло проговорила она.

– Но ведь эти опыты безопасны, без смертельных исходов, да?

Кинокефалка прикрыла веками глаза и покачала низко упавшей головой: нет, потом ухмыльнулась снимающей покровы, пугающей ухмылкой, уставившись в пол на квадраты кипенной плитки, на которой сплошняком всходили солнечные лучи.

– Его превосходительство…

Репрев не дал ей закончить, вскочил с