Сегун - Джеймс Клавелл

— Да. Я прошу прощения. Я очень виноват.

— Если она огорчит вас, достаточно будет несколько шлепков по ягодицам. Все женщины время от времени нуждаются в этом, но сверх того — это уже грубость. Вы эгоистично поставили под угрозу наши планы и вели себя, как тупой крестьянин. Без нее я не смогу разговаривать с Анджин-саном!

— Да. Я знаю, господин, прошу меня извинить. Это первый раз я поколотил ее. Я просто… иногда она меня сводит с ума, настолько, что я не могу владеть собой.

— Почему тогда вы не разведетесь с ней? Или не отошлете ее? Или не убьете ее, или не прикажете ей перерезать себе горло, когда она перестанет требоваться мне?

— Я не могу. Я не могу, господин, — сказал Бунтаро. — Она… я хотел ее с самого первого момента, как только ее увидел. Когда мы поженились, первое время, она была всем для меня. Я думаю, я был блаженным — вы помните, как каждый дайме в государстве хотел ее. Потом… потом я отослал ее ради ее же безопасности, чтобы защитить ее от грязных убийц, притворяющихся, что они возмущаются ею, а потом, когда Тайко сказал, чтобы она вернулась, она даже еще больше возбуждала меня. Честно говоря, я ожидал, что она будет более благодарной, и взял ее, как мне хотелось, и не заботился о тех пустячках, какие любят женщины, типа поэм и цветов. Но она изменилась. Она была верной, как всегда, но совершенно ледяной, все время просила смерти, чтобы я разрешил ей убить себя. Она испортила моего сына и отвратила меня от других женщин, но я не могу от нее избавиться. Я… Я пытался быть с ней добрым, но всегда наталкивался на этот лед, и это сводило меня с ума. Когда я вернулся из Кореи и узнал, что она перешла в эту бессмысленную христианскую религию, я удивлялся, к чему эта глупая религия? Я хотел подразнить ее, но прежде, чем я понял, что происходит, я оказался с ножом у ее горла и поклялся, что я зарежу ее, если она не откажется. Ну, конечно, она не отступила от своей религии, какой самурай отступится перед такой угрозой, не так ли? Она только поглядела на меня своими глазами и велела мне продолжать: «Пожалуйста, режьте меня, господин, — сказала она, — сейчас я подставлю вам горло. Я молюсь Богу, чтобы он благословил меня на смерть». Я не смог зарезать ее, господин. Я взял ее. Но я отрезал волосы и уши некоторым ее служанкам, которые последовали за ней и стали христианками, и выгнал их из дому. Я сделал то же самое с ее кормилицей и отрезал ей также нос, этой подлой зловредной ведьме! И тогда Марико сказала, что из-за этого… из-за того, что я наказал ее служанок, если в следующий раз я приду к ней в постель без разрешения, она совершит сеппуку, любым способом, как только сможет, сразу же… несмотря на ее обязанности передо мной, несмотря на ее долг перед семейством, даже несмотря на заповеди ее христианского Бога! — Он не замечал бегущих по его щекам слез бессильной ярости. — Я не могу убить ее, как бы ни хотел этого. Я не могу убить дочь Акечи Дзинсаи, как бы она этого не заслуживала…

Торанага дал Бунтаро выговориться, потом отпустил его, приказав ему вообще держаться подальше от Марико, пока он не решит, что все закончено. Он послал ей своего доктора для осмотра. Отчет доктора был благоприятен: ушибы, но без внутренних повреждений.

Чтобы обезопасить себя, поскольку ожидал измены, а время шло, Торанага решил, что всем им надо поднажать. Он приказал Марико перейти в дом к Оми с наказом оставаться в пределах этого дома, отдыхать и полностью исключить встречи с Анджин-саном. Потом он вызвал Анджин-сана и притворился очень недовольным, когда стало ясно, что они едва могут понять друг друга. Вся подготовка была ускорена, стала проводиться еще быстрей. Люди были посланы на форсированные марши. Наге было приказано идти с Анджин-саном. Но Нага не сделал этого.

Тогда он попробовал сам. Он одиннадцать часов вел батальон по горам. Анджин-сан выдержал, не в передних рядах, но все-таки он выдержал. Вернувшись опять в Анджиро, Анджин-сан сказал на своем плохом японском, который едва можно было выносить:

— Торанага-сама. Я ходить могу. Я могу готовить стрелков. Простите, но невозможно делать два дела в одно и то же время, правда?

Торанага лежал и улыбался под облачным небом, ожидая дождя, довольный игрой, которая заставит Блэксорна сесть к нему на кулак. Он, конечно, короткокрылый. Марико такая же стойкая, такая же умная, но более яркая, и в ней есть та преданность, которой у него никогда не будет. Она как соколиха, как Тетсу-ко. Почему самка хищника, сокола, всегда больше и быстрее и сильнее, чем самец, всегда лучше самца?

Они все хищники — она, Бунтаро, Ябу, Оми, Фудзико, Ошиба, Нага и все мои сыновья и дочери, женщины, вассалы, все мои враги — все хищники или добыча для хищников.

Я должен поставить Нагу в положение хищника и дать ему броситься на добычу. Кто это будет? Оми или Ябу?

То, что Нага сказал относительно Ябу, оказалось верным.

— Ну, Ябу-сан, что вы решили? — спросил Торанага на следующий день.

— Я не собираюсь в Осаку, пока не поедете вы, господин. Я приказал мобилизовать все Идзу.

— Ишидо предъявит вам обвинение.

— Он сначала обвинит вас, господин, и если падет Кванто, падет и Идзу. Я сделал выбор и заключил сделку с вами одним. Я на вашей стороне. Касиги соблюдают свои договора.

— Я в равной мере считаю за честь иметь вас своим союзником, — солгал он, довольный, что Ябу еще раз сделал то, что для него запланировал Торанага. На следующий день Ябу собрал свое войско и просил его устроить смотр и затем перед своими людьми церемонно встал перед ним на колени и предложил себя в вассалы.

— Вы признаете меня своим сюзереном? — спросил Торанага.

— Да. И все люди Идзу. Господин, пожалуйста, примите этот дар как знак сыновьего долга, — все еще стоя на коленях, Ябу предложил ему меч работы Мурасамы, — это меч, которым был убит ваш дед.

— Но этого не может быть!

Ябу рассказал ему историю меча, как он попал к нему через годы, и как только недавно он узнал о его подлинности. Он позвал Суво. Старик поведал, чему он был сам свидетелем, когда был очень маленьким мальчиком.

— Это правда, господин, — гордо сказал Суво, — никто не видел, как отец Обаты сломал меч или забросил его в море. И я клянусь своей надеждой стать самураем в новой жизни, что я служил вашему деду, господину Чикитади. Я верно служил ему до того дня, когда он погиб. Я был там, святая истина.

Торанага принял меч, который, казалось, трясся от злобы в его руке. Он всегда смеялся над легендой о том, что некоторые мечи обладают стремлением убивать сами по себе, что некоторым мечам надо выскакивать из ножен, чтобы напиться крови, но теперь Торанага поверил в это.

Торанага содрогнулся, вспомнив тот день. Почему мечи Мурасамы ненавидят нас? Один убил моего деда. Другой чуть не отрубил мне руку, когда мне было шесть лет, необъяснимый инцидент, никого рядом не было, но все-таки моя рука с мечом была разрезана, и я чуть не истек кровью до смерти. Третий обезглавил моего первого сына.

— Господин, — сказал Ябу, — такой оскверненный меч не может жить дальше, правда? Позвольте мне выбросить его в море и утопить его, так чтобы по крайней мере этот меч никогда не мог угрожать вам или вашему потомству.