Собрание сочинений в десяти томах. Том 2 - Юзеф Игнаций Крашевский

из ямы, высек, и скоро земля закрыла бренные останки несчастной женщины.

Теперь, казалось, Азе предстояла честь сделаться супругой атамана. Через несколько месяцев после смерти жены, действительно,

Апраш объявил ей свое желание, но в ответ услышал колкие насмешки.

— Что с тобой? — вскричала Аза. — Рехнулся, кажется, на старости лет! Да ты мне в дедушки годишься. Ты стар — я молода, у меня нет вовсе охоты быть матерью цыган, а пуще всего твоей рабой.

— Видишь, — отвечал мрачно Апраш, — что в нашей шайке нет для меня жены, кроме тебя.

— Возьми какую-нибудь старуху: она за детьми присмотрит и тебе угодит.

— Аза, ты знаешь, что я не терплю насмешек.

— Я насмехаюсь, — отвечала она, — потому, что ты заслужил того! Вырви горсть волос, посчитай седые, их будет больше, чем я прожила на свете.

Несколько раз Апраш повторял свое предложение, но упрямая цыганка, ободряемая всеми старухами, осыпала его градом насмешек и сильно защищала свою свободу.

Начальник сердился, горячился, грозился, но победить не мог. Заметив, что Аза ведет табор туда, куда тянет ее воспоминание о бариче и Тумре, Апраш воспротивился, но пересилить ее прихоти не мог.

По мере того, как табор приближался к селению, Аза становилась задумчивее, важнее, одевалась заботливее, старалась казаться красивее и на угрозы Апраша отвечала смехом.

Наконец цыгане приблизились к Ставискам, Аза хотела разбить шатер на знакомом месте, но начальник заупрямился и расположился, как мы знаем, во рву, окружавшем лес.

Азе вздумалось тотчас же бежать в селение, Апраш поднял топор и обещал разрубить ей голову при первой попытке бежать. Все старухи под предводительством Яги вооружились против начальника: поднялся крик, вышла страшная суматоха, даже дети приняли сторону Азы, кузнец, уступая общему озлоблению, бросил топор, а Аза, измерив его презрительным взглядом, закричала:

— Теперь я не пойду, потому что не хочу, пойду, когда мне вздумается. Слушай, Апраш, я не боюсь ни твоих угроз, ни топора! С этих пор ты мне не начальник: мы друг другу чужие. Ступай куда хочешь: мои пойдут за мною.

Цыган стиснул зубы, засверкал черными глазами, замолчал и молча уступил поле битвы.

Только одна Аза знала, что происходило в сердце начальника. Целый вечер просидел он у очага, не двигаясь с места, ни во что не вмешиваясь, не говоря ни слова. Аза на время взяла в свои руки управление шайкой, разместив людей, разделив ужин, она, чтоб дать почувствовать Апрашу его унижение, приказала поставить перед ним миску щей с ломтем хлеба. Цыгане не питали более никакого уважения к вчерашнему начальнику, и, будто льва больного, каждый бодал, если не рогом, то словом.

XXV

Не далее, как в двух шагах от печального Апраша, грохнулся полусонный, полупомешанный Тумр и своим появлением встревожил весь табор.

Пораженная Аза схватила пылавшую ветвь и побежала к Тумру. Она осветила фигуру упавшего человека и с тревожным любопытством начала всматриваться в бледное, исхудавшее, почти мертвое его лицо.

— Так! Это он! — закричала она. — Я так и думала, он, рано или поздно он должен был прийти. Да как он переменился! Словно мертвец! А! А! — прибавила она, вспрыскивая Тумра свежей водою. — Что с ним сделали поганые и белокурая жена!.. Для нее он покинул наш табор и наше привольное житье, а она замучила его! Бедный Тумр! По лицу видно, как он много вытерпел: постарел, измучился!

В это самое время Тумр открыл глаза, поднялся и, окинув удивленным взором окружавшие его лица, остановился на прекрасной девушке, которая, как небесное явление, освещенная пламенем факела, стояла пред ним с улыбкой на устах. Видение это казалось ему продолжением сна.

— Где я? — спросил он хриплым голосом, посматривая то на Ромов, то на свои окровавленные ноги, руки, грудь. — Я, ведь, лег спать в своей избе, а теперь где? Что это? Где же Мотруна? Кто перенес меня сюда? А, а! Неужели все это сон — и изба, и Мотруна?..

— Так, так, твоя жизнь сон, — отвечала цыганка, подавая воду. — Пей, освежись и поздравь себя с возвращением под родной шатер! Отведал ты счастья сидячей жизни: скажи теперь, чья лучше?

— Полно, да разве это сон? — протирая глаза, снова начал Тумр. — Ах, да! Янко говорил мне о вас, целый вечер хотелось посмотреть, как вы живете, страшно хотелось! Да помню, я лег в избе и заснул: какая ж сила перенесла меня сюда?

— Та, которая птицу гонит в гнездо, а зверя в берлогу, — смеясь, отвечала Аза, — знать ее не знаем, только она сильнее человека.

Тумр смотрел кругом и мало-помалу приходил к сознанию.

— Где же Апраш? — спросил он. — Где его жена?

— Жена его спит далеко в лесу, — отвечала Яга.

— Апраш спит себе спокойно у очага, — сказала Аза со значительной улыбкой, — уж он не предводитель, поднял на меня руку, и сам упал. Смотри, — прибавила она, отодвигаясь в сторону, — вот Апраш! Этот дряхлый старик хотел жениться на мне, сделать меня своей невольницей! Сорви с него голову или плюнь в глаза — и ничего не смеет сделать.

Апраш, оскорбленный насмешкой, схватил топор и бросился на Азу, но прежде, чем он успел поднять топор, Тумр кинулся на него, одним движением руки опрокинул старика и, наступив на горло, вырвал из рук его топор.

Глаза бойцов, налитые кровью, встретились. Апраш зарычал, как дикий зверь, и отпустил руки.

— Так! — глухо произнес Апраш. — Я обессилел. Не господствовать уж мне над вами, а рабом идти за телегой. Пусти меня, Тумр. Клянусь Богом, смертью, болезнью, днем, ночью, что никакого не сделаю вам зла, отпусти меня, невольника!

Но Аза, припав к нему, кричала:

— Еще раз повтори, повтори десять раз — тогда тебе поверю.

Апраш стал повторять свою клятву.

— Отнимите у него топор и нож! — закричала Аза. — Благодарю тебя, Тумр, — прибавила она, обращаясь к Тумру, — ты спас мне жизнь, оставь его. Сам Бог послал тебя, чтоб спасти мне жизнь. Садись, согрейся у знакомого очага, расскажи, как ты жил после разлуки с нами… Ты бледен, худ, ты много страдал?

— А! А! — опираясь на локоть, отвечал Тумр. — Тяжкая была моя доля, поганые изгрызли и меня и жену, и отступились от нас, я терпел и боролся. Помер отец Мотруны, своими глазами проводил я его на кладбище, братья должны были выдать за меня сестру, да счастья от того не прибавилось: беды только нажил, никто и не смотрит на нас, кроме одного Янки.

— Ну, а твоя белая жена?

— Жена любила и любит меня, да что в любви, когда и